Не смотри ей в глаза - Евгения Грановская

– Маш, ты разучилась дослушивать до конца? Это Данилов на тебя так влияет?

Маша покосилась на Стаса Данилова.

– Глеб…

– Просто проверь, большего я от тебя не требую. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году братья Живаго – Егор и Михаил – погибли во время вахты на одной из полярных станций. Такова официальная версия. Что же касается неофициальной…

Стас протянул руку, вынул из пальцев Маши мобильник, поднес его к уху и гаркнул:

– Корсак, ты перестанешь ее мучить или нет?

– Стас? – удивился Глеб. – Вы сейчас вдвоем?

– Да. Разумеется.

– Дай сюда трубку! – сердито сказала Маша.

Стас еще пару секунд прижимал мобильник к уху, затем вернул его Любимовой и сказал:

– Да бесполезно. Он уже отключился.

– Зачем ты забрал у меня трубку? – сердито спросила Маша.

– Не хочу, чтобы он тебя доставал.

– Он хотел сообщить мне что-то важное.

– Корсак? – Стас хмыкнул и качнул головой. – Это вряд ли.

Маша несколько секунд сверлила его гневным взглядом, затем произнесла:

– Данилов, ты болван!

– Возможно, – согласился Стас. – Кстати, у тебя опять телефон звонит.

Маша с надеждой посмотрела на дисплей, но спустя мгновение надежда в ее глазах сменилась разочарованием. Она поднесла трубку к уху:

– Слушаю… Да… Хорошо, я поняла, буду через пять минут.

Она опустила трубку, обвела лица коллег хмурым взглядом золотисто-карих глаз и сказала:

– Задержанного доставили. Пора начинать допрос.

4

Маша Любимова по собственному опыту знала, что допрос – совсем не игра в одни ворота. Задержанный, если он умен и наблюдателен, изучает дознавателя или следователя с не меньшим, а, как правило, даже с большим интересом, поскольку ставки его выше, и в случае проигрыша он потеряет гораздо больше.

Худой мужчина в сером пальто сидел напротив нее. Сухое, тонкогубое лицо, изборожденное морщинами. Редкие темно-русые волосы, небрежно зачесанные набок, серые спокойные глаза. Абсолютно заурядная внешность, ничего экстравагантного или выдающегося. Взгляд его был слегка затуманен психолептиками, но держался мужчина спокойно и независимо.

– Меня зовут Мария Александровна Любимова, – представилась Маша. – Могу я узнать ваше имя?

– Любимова… – произнес он обычным баритоном. – Была такая знатная купеческая фамилия в девятнадцатом веке. Кажется, выходцы из Перми. Вы не из тех Любимовых?

– Нет, – ответила Маша. – Мои предки были священниками. Вы не назвали своего имени.

– Имя? – Он едва заметно усмехнулся. – Вряд ли оно вам понадобится. Я и сам давно перестал в нем нуждаться.

– Что же, если вы забыли, я вам подскажу. Ваша фамилия Живаго. Все верно?

В его глазах промелькнуло удивление.

– Вот уж не думал, что наши доблестные органы работают так оперативно!

– Мы оперативники, поэтому и работаем оперативно. Как видите, я знаю, кто вы, но вы должны представиться сами. Это обычная формальность. Итак?

– Живаго. Михаил Борисович.

– Михаил Борисович, я должна вас предупредить, что наш разговор будет записываться на видеокамеру.

Живаго взглянул на огромное зеркало, занимающее собой полстены, улыбнулся и сказал:

– Я думаю, за этим стеклом стоит целый взвод видеокамер.

– Я вас известила о съемке, и это была вторая формальность.

Маша не стала разочаровывать экстрасенса, хотя он и ошибся. Это только в кино на стену вешают огромное зеркало, за которым прячутся наблюдатели. В действительности же зеркало в комнате для допросов вешают по другой причине: человек, видящий свое отражение, меньше склонен врать.

– Есть еще одна формальность, о которой вы должны знать, – продолжила Маша. – Вы имеете право отказаться от беседы и потребовать присутствия вашего адвоката.

– Адвокат мне не нужен, – сказал Живаго.

Маша кивнула и сказала:

– Это ваше право. Для начала позвольте мне выразить вам свое сочувствие. Я знаю, через что вам пришлось пройти.

Живаго прищурил морщинистые веки:

– Вряд ли.

– И все же это так.

Маша понятия не имела, о чем говорит, но, начав блефовать, была полна решимости идти до конца. Этому ее научил когда-то Глеб.

– То, что вы пережили, способно сломать самого сильного и волевого человека.

Живаго облизнул сухие губы, улыбнулся и сказал:

– В вашем исполнении это звучит не очень-то пугающе.

– Возможно. Тогда попробуйте рассказать обо всем сами. Так, как вы считаете нужным.

Живаго помолчал, исподлобья поглядывая на Машу.

– Что же, – сказал он после паузы, – пожалуй, скрывать от вас что-либо не имеет смысла. Раз уж вы так хорошо информированы.

– Нам нужны детали, – продолжила блефовать Маша. – И в этом мы можем рассчитывать только на вас.

– Хорошо. С чего мне начать?

– С самого начала. Расскажите о себе и о вашем брате Егоре. Я думаю, это очень важно.

Маша балансировала на грани фола, но ничем себя не выдала. Однажды Глеб сказал, что из нее бы получился хороший профессиональный игрок в покер, поскольку она прекрасно умеет держать «poker face»[9], или, по меткому выражению Стаса Данилова, – «делать морду кирпичом».

Вот и сейчас Маша смотрела на Михаила Живаго спокойно, чуть лениво, словно наперед знала все, что он намерен сказать, но вынуждена была вести допрос ради простой формальности.

– Это началось давно… – начал Живаго таким же спокойным, протокольным голосом. – Еще когда мы были детьми. Егор ловил и убивал собак. Он получал от этого удовольствие, утверждая, что освобождает мир от этих «грязных, вонючих тварей». Думаю, ненависть к собакам передалась ему от нашей матери. Мама была кошатница, и однажды у нее на глазах соседский пес растерзал ее любимую кошку.

…Я был ребенком, но уже тогда понимал, что мой брат болен. Однажды я застал Егора за убийством собаки. Он связал ей лапы проволокой, а потом убил, воткнув в глаз кусок льда. Я понял, что Егора пора остановить, и пообещал, что расскажу все взрослым. Он набросился на меня, мы стали бороться. Дело было зимой, возле реки. Лед оказался слишком тонким, и мы провалились в воду…

Живаго перевел дух и продолжил – все теми же короткими, почти формальными фразами:

– Егор не умел плавать и быстро пошел ко дну. Когда я выволок брата из полыньи, его сердце уже не билось, но я сделал ему искусственное дыхание, а потом позвал на помощь взрослых. Егор не умер, но впал в кому и не приходил в себя девять дней.

На этом месте голос Михаила Живаго дрогнул. Он поднял руку и рассеянно коснулся пальцами лба, словно хотел отереть пот.

– Можно… – Голос Живаго сорвался и тогда он повторил: – Можно мне воды?

– Да, конечно.

Маша посмотрела в строну видеокамеры, вмонтированной в стенную панель, и громко сказала:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});