Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

Завершив рекогносцировку, дойдя до тюрьмы и вернувшись в гостиницу новым путём через мост, именуемый Мариинским, я узнал к своему огромному разочарованию, что небольшой колхозный рыночек, собирающийся по утрам, закрылся, и купить провизию, чтобы поужинать, до завтрашнего дня негде. Придётся, видимо, подкармливаться в тюремной комендатуре…

15/IX-1941

Утром понедельника за несколько минут до десяти часов, как было условленно, я подошёл к тюремной проходной и сообщил часовому, что меня ждёт начальник тюрьмы. Часовой куда-то позвонил - и вскоре за мной спустился какой-то младший чин (я плохо разбираюсь в знаках различия), в сопровождении которого я вошёл в здание тюремной конторы. В середине длинного коридора я заметил обитую кожей дверь с табличкой “Начальник” и направился было туда, однако сопровождающий покачал головой и повёл меня дальше. В неприметном кабинете, расположенном в тупике, за огромным пустым столом сидел молчаливый русоволосый офицер с грустными голубыми глазами, представившийся “лейтенантом Петровым, оперуполномоченным”. Насколько я сумел уяснить из короткого разговора, именно Петров был назначен ответственным за мою “спецоперацию”.

Я сразу же решил, что после встречи с Раковским пожалуюсь Петрову на своё голодное существование и попрошу, чтобы меня прикрепили к какой-нибудь столовой. Поэтому в комнату, которая была приготовлена для беседы с заключённым, я заходил с острым чувством голода и тайным желанием, чтобы разговор с Раковским завершился поскорее.

Каково же было моё удивление, когда в этой небольшой и необыкновенно чисто прибранной комнате со светлыми прованскими шторами и большими окнами я увидел стол, полный яств! Там лежали яблоки с грушами, стояла конфетница с карамельными и даже несколькими шоколадными конфетами, имелся белый хлеб, а на двух блюдах красовались тонкие ломтики тамбовской колбасы и ярко-жёлтого сыра. Разумеется, этот скромный натюрморт не шёл ни в какое сравнение с роскошным столом в “Метрополе”, однако для провинциального городка, тем более прифронтового, угощение выглядело поистине царским. Венчали же всё это великолепие несколько банок боржома и бутылка красного вина с этикеткой на французском - наверное, где-то отбитая у немцев в качестве трофея.

Петров ушёл за Раковским, и покуда я оставался в комнате один, я не удержался и украдкой съел два ломтика колбасы с кусочком хлеба.

Раковского привёл конвой из четырёх человек. Убедившись, что именитый узник опустился в предназначенное для него кресло, конвойные покинули комнату, плотно притворив дверь.

Передо мною сидел дряхлый семидесятилетний старик с совершенно измождённым и отрешённым лицом. Чёрный заграничный костюм, потрёпанный, однако сохранивший следы былого шика, болтался на его исхудавшем и съёжившемся теле. Галстука не имелось, и под расстёгнутым воротом белой сорочки можно было разглядеть изъеденную глубокими морщинами старческую шею.

— Добрый день, Христиан Георгиевич,— поприветствовал я его, для чего привстал и протянул для пожатия руку.— Как вы себя чувствуете?

— Плохо, очень плохо чувствую,— тихим и немного скрипучим голосом прозвучал ответ.

Увидав мою руку, он несколько секунд колебался, однако всё же протянул мне свою. Его пальцы были холодными и дряблыми, а сама рука сильно дрожала.

— Угощайтесь, пожалуйста,— я пододвинул к нему поближе колбасу и снял пробку с минеральной воды.— Может быть, бокал вина?

Я развернул винную бутылку этикеткой в его сторону, и было заметно, как он с неподдельным интересом читает название. “Правильно поступили чекисты, что отыскали французское,— подумал я.— Ему, прожившему за границей большую часть жизни, это вино должно быть особенно приятно…”

— У меня очень больное сердце,— ответил Раковский после почти минутного молчания.— Я смогу выпить только один бокал.

Я воспользовался лежавшим на столе штопором, откупорил бутылку, и наполнив два бокала, поставил один возле руки моего собеседника.

Раковский задумчиво посмотрел на вино, затем аккуратно приподнял бокал за тонкую ножку и немного его наклонил, чтобы полюбоваться игрой света на бордовой волне. Элегантным движением поднеся бокал к лицу, он вдохнул его аромат и затем, отпив два маленькие глотка, поставил обратно.

— Я знаю эту марку,— сказал он, вытирая губу салфеткой.— Вину должно быть не менее пятнадцати лет. Как раз в те годы я работал в Париже. Вы, молодой человек, наверное, тоже в этой связи ко мне приехали?

— Отчасти да,— ответил я.— Кстати, я забыл представиться, простите. Александр Рейхан, сотрудник Наркомфина.

— Удивительно!— негромко произнёс Раковский, и в его потухших глазах зажёгся, как мне показалось, едва уловимый огонёк.— Неужели чекисты после собственных чисток настолько обеднели, что теперь приглашают счетоводов?

Вопрос был явно провокационным и ставил меня в неудобное положение - за дверью стояла охрана, а внутри комнаты - к бабке не ходи!- должны были работать микрофоны прослушивания. С другой стороны, мне требовался контакт с Раковским, и я должен был говорить искренне. Поэтому пришлось заставить себя вспомнить полученный от адвоката совет и действовать так, как “подсказывает жизнь”.

— Я действительно работаю в Москве в Наркомате финансов, в иностранном отделе. Не буду скрывать, что моя командировка сюда организована по инициативе НКВД. Однако чекистом я не являюсь. Клянусь вам в этом.

— Желаете расспросить меня, где спрятаны деньги троцкистов? Ко мне уже много раз приезжали с подобными расспросами. Наркотик даже подсовывали. Но ведь я же им всё тогда рассказал! Хотя в этих расспросах есть одно достоинство - позволяют по-человечески одеться и приносят хорошую еду - хотя для меня лучшим угощением здесь был бы стакан молока с сахаром. Кстати, сегодняшний стол заметно уступает предыдущим подношениям. Что, действительно стало трудно с финансами?

Я счёл этот вопрос риторическим и решил на него не отвечать. Когда Раковский начал говорить развёрнуто, в его речи стал заметен акцент, а увеличившиеся интервалы между фразами выдавали, что общение на русском языке для него требует усилий. Мне сразу стало жаль этого болгарина, заброшенного в нашу страну вихрем революции и теперь коротающего остаток жизни в глухом застенке. Первомайский предупреждал, чтобы я был всегда готов перейти к общению на иностранном языке, и этот момент, по-видимому, наступил.

— Il me semble que parler franГias soit plus bon pour vous [Мне кажется, что вам было бы удобнее говорить на французском (фр.)]?— предложил я ему вместо ответа о крепости советских финансов.

— Si ce ne vous met en danger [Если это не опасно для вас (фр.)],— ответил Раковский, слабо улыбнувшись.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});