Дочь адмирала - Виктория Федорова

Получив подарок, Зоя разрыдалась. Она пыталась представить себе свою четырехлетнюю дочку, но в памяти осталась лишь спавшая в кроватке малышка, какой она видела ее в тот последний раз.

— Ты получаешь какие-нибудь вести от сестры? — спросила Русланова.

Зоя поглядела на нее как на сумасшедшую.

— Я не получаю писем.

— Наверняка у тебя есть разрешение на переписку. У меня есть. Я имею право отправить два письма в год, и мне разрешено получить два в ответ. Тебе надо обязательно выяснить свои права.

— Непременно спроси у них, — вмешалась Зося. — Если не получишь удовлетворительного ответа, я обращусь в Организацию Объединенных Наций.

Зоя спросила. Ей ответили, что в силу тяжести ее преступлений ей разрешено посылать лишь одно письмо в год и соответственно получать одно письмо в ответ.

— Тогда почему же я до сих пор не получила ни одного? — возмутилась Зоя.

Надзирательница поглядела на нее с ненавистью.

— Враг народа не может чего-то требовать. Считай за счастье, что тебя не расстреляли.

Во взгляде Зои сверкнула такая же неприкрытая ненависть.

— Счастье? Здесь? Я хочу послать письмо! Это мое право.

Надзирательница едва взглянула на нее.

— Ты дождешься у меня, получишь свои права.

В тот же день Русланова закатила сцену. Со свойственной ей решимостью она направилась к двери и колотила по ней до тех пор, пока не появилась надзирательница.

— Вы что, не понимаете, что здесь невозможно читать? — заявила она. — Лампочка еле светится. Что-то надо сделать.

На следующий день Зою и Русланову отправили в карцер. Это были узкие камеры чуть больше метра в ширину и два метра в длину. Никакой мебели, лишь вдоль одной стены тянулись похожие на отопительные батареи трубы. Окон тоже не было, скудный свет шел только от лампочки, висевшей под самым потолком. В камере было холодно и сыро.

Зоя потрогала трубы. Они были ледяными, что и объясняло царивший в камере холод.

Вдруг в стену постучали. Зоя подошла к стене и тоже постучала. И услышала из соседней камеры голос Руслановой.

— Зоя?

— Лида? С тобой все в порядке?

— Надо обязательно сказать Зосе, чтобы она написала об этом в ООН! — прокричала в ответ Русланова.

Зоя принялась вышагивать по карцеру. Она ходила, ни на минуту не останавливаясь, из страха умереть от холода. Оглядев камеру внимательнее, она обнаружила между трубами опускавшуюся вниз металлическую полку, явно пригодную для сидения. Вот только полка оказалась слишком холодной.

Зоя снова зашагала по камере, время от времени похлопывая себя руками, чтобы хоть немного согреться. Однако усталость брала свое: в конце концов она решила присесть, предпочтя пол холодной металлической полке. Хотелось спать, но было страшно закрыть глаза. Что если это не усталость, а то дремотное состояние, которое, как она слышала, предшествует смерти от переохлаждения? Хотя вряд ли в их планы входит ее смерть. Какое же это тогда наказание? Не наказание, а избавление. А избавление от страданий вовсе не входит в их намерения. Даже если бы она ничему не научилась с той ночи, как впервые попала на Лубянку, то уж эту истину она знала назубок: в наказаниях эти люди достигли наивысшей изощренности. Несомненно, они не раз и не два проверили опытным путем, какую температуру надо поддерживать в карцере без риска заморозить человека до смерти.

Наконец открылась дверь — надзирательница принесла ужин: кружку тепловатой воды.

— По-вашему, на этом можно прожить? — спросила Зоя.

— Не болтала бы своим длинным языком, — ухмыльнулась надзирательница. — Но, видать, ты так ничему и не научилась, — и повернулась, собираясь уйти.

— Подождите, — попросила Зоя и добавила, посмотрев на нее: — пожалуйста. Сколько дней мне здесь сидеть?

— На первый раз четыре.

Зоя кивнула, на глаза ее навернулись слезы.

— Я умру.

— Вполне возможно, — пожала плечами надзирательница.

— Пожалуйста, — снова попросила Зоя, — мне нужно в уборную.

— Я зайду за тобой позже. В карцере заключенным положено пользоваться уборной дважды в сутки. В промежутках терпи, а не можешь — ходи на пол.

Когда пришло время идти в уборную, дорога туда показалась ей раем. В коридоре и умывалке было тепло. Зоя тянула время, пока надзирательница силком не заставила ее вернуться в карцер.

Через несколько часов щелкнул замок, и в камеру вошли две надзирательницы. Одна из них приказала Зое сесть на металлическую полку и задрать ноги. Она послушно исполнила приказание. Потом они внесли и положили на пол длинный, узкий, выкрашенный в красный цвет дощатый помост, занявший почти весь пол карцера.

— Что это? — спросила Зоя.

— Твоя кровать.

— Как же на нем спать?

— Не хочешь — не спи, — ответила надзирательница и заперла дверь.

Ну что ж, подумала она, утром на нем обнаружат мой труп. Она слезла с металлической полки и стала на помост. Доски тоже были холодные, но все же теплее, чем голый пол. Постучав в стену, она крикнула Руслановой:

— Тебе принесли кровать?

— Тише, пожалуйста. Я ложусь спать.

— Замечательно.

— Мне тепло. По-моему, у меня жар.

— Позови надзирательниц, скажи им.

— Только когда буду знать наверняка. Если мне это только показалось, они продержат меня в этой дыре еще дольше.

Зоя легла на доски. Обхватив себя руками, она поджала ноги к животу. На несколько минут стало теплее, но потом тепло ушло. Всю ночь она пролежала, дрожа от холода. Утром пришли надзирательницы и унесли помост.

На завтрак ей снова дали кружку тепловатой воды, правда, на этот раз прибавив маленький кусочек хлеба. Обеда не было. На ужин — кружка горячей воды и полкусочка хлеба.

Русланова к этому времени убедилась окончательно, что заболела. Она сказала об этом надзирательнице, но та и ухом не повела.

На третий день вместе с теплой водой и хлебом Зое дали несколько таблеток, должно быть, решила она, какие-то витамины. Она постучала в стенку Руслановой. Не получив ответа, постучала снова, приложив ухо к стене. До нее донесся едва слышный голос Руслановой, но слов она не разобрала. Зоя подошла к двери и стучала до тех пор, пока не пришла надзирательница.

— Женщина в соседнем карцере. По-моему, она очень больна.

— Тебя это не касается, — ответила надзирательница.

Зое стало казаться, что от голода и холода у нее мутится разум. В какой-то момент ей привиделось, что в камеру вошел отец и протянул к ней свои беспалые руки. Зоя сидела на полу в углу камеры. «Папа? Что такое?» — спросила она вслух, поднимаясь с пола. И тут он исчез, а она снова опустилась на пол. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Нет, нет, это не отец. Он же умер.