От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков

В Галаце мы поехали к начальнику штаба румынского флота контр-адмиралу [в тексте оставлено место для фамилии]. Почтенный адмирал был очень любезен и настроен самым оптимистическим образом. Когда я его спросил, не опасается ли он прихода австрийской флотилии, то он мне сказал, что они не посмеют, а если и придут, то мы их так примем, что им не поздоровится.

Тем не менее оказалось, что у них нет ни мин заграждения, ни заградительных батарей. Мне пришлось растолковывать ему необходимость принять нужные меры предосторожности, и он, как бы делая мне одолжение, согласился принять сто мин заграждения и четыре 6-дюймовые пушки со всем снабжением и прислугой для постановки с началом войны выше Браилова. Мне сразу стало видно, что нам с такими союзниками еще придется наплакаться. На их помощь можно было рассчитывать только в смысле плавучих материалов для транспорта. У нас уже было решено послать на Дунай три канонерских лодки, пять малых мониторов и немедленно приступить к оборудованию барж для установки на них 6-дюймовых орудий. С этими силами мы рассчитывали не пустить в наши воды австрийскую речную флотилию, состоящую из 10 мониторов, причем половина из них была устарелого типа.

Таким образом моя миссия окончилась благополучно, и я уехал из Рени, унося с собой приятные воспоминания о вкусной рыбе и икре, и в очень скверном состоянии желудка от переедания и перепивания. Веселкин не преминул отправить со мной в подарок государю императору какой-то особенный сыр качкавал[219] весом чуть ли не в два пуда.

15 августа Румыния наконец начала военные действия. Мы отправили на Дунай две дивизии пехоты, дивизию кавалерии под общим начальствованием генерала Зайончковского.[220] По наведенному Веселкиным мосту около Исакчи первой переправилась наша кавалерия, встреченная румынами с большой помпой. Командовал ею, кажется, генерал Леонтович.[221] Полевые войска румын все были на Северном фронте, а на юге против болгар они оставили исключительно ландвер, в чем им скоро пришлось горько раскаяться. Болгары, руководимые немцами, сразу обрушились на их выдвинутый плацдарм впереди городов Туртукая и Силистрии, соединенных с другим берегом Дуная только двумя деревянными мостами. Болгары прорвали фронт, а немецкие аэропланы сожгли самый большой мост и отрезали этот путь отступления. Ничего не было предвидено и ничего не подготовлено, даже не было приготовлено плавучих средств для переправы войск на баржах. Почти целиком весь гарнизон плацдарма попал в плен к противнику.

Генерал Зайончковский получил приказание зайти в тыл противнику, но все произошло так быстро, что он, войдя в соприкосновение с ним, получил уже известие, что румынские войска сдались, и ему самому спешно пришлось ретироваться в Добруджу, во избежание подобной же участи.

Наша флотилия под начальством капитана 1-го ранга Зорина поступила под начальство румынского адмирала Негреско,[222] который, по-видимому, во все время этого дела сохранял нейтралитет и ничем не облегчил участь своих войск. По счастью, австрийцы со своей флотилией в это время занимались ловлей румынских барж и пароходов у Турке-Северины и ничем не помогли болгарам. После этой катастрофы Зайончковский отступил на линию Черноводы – Констанца и поспешно окопался, заняв оборонительную позицию.

В самом начале сентября меня снова послали на Дунай, чтобы ознакомиться с положением. Я застал в Рени полное оживление. Там стояла сербская дивизия, образованная из австрийских пленных, только что пришедшая из Одессы. Она занимала своими палатками все обширное поле между городом и Дунайским пароходством. Офицеры дивизии вместе со своим начальником, генералом Хаджичем, главным образом прибыли с острова Корфу, куда эвакуировалась сербская армия после оккупации Сербии. Я вместе с Веселкиным объехал лагерь. Сербы имели прекрасный и бодрый вид как своей выправкой, так и веселыми лицами. Действительно, эта дивизия, попав в ряд боев в Добрудже, покрыла себя славой и совершила много подвигов, причем потеряла более половины своего состава.

На реке также было очень оживленно: все время ходили караваны из барж, груженных или войсками, или военными грузами, отправляемыми в Черноводы, а оттуда уже по железной дороге, идущей параллельно нашему фронту между Черноводами и Констанцей. В мастерских экспедиции шла лихорадочная работа по приспособлению барж для перевозки раненых. Я был на самой нарядной из них, борт № 1, отделанной действительно на диво, на которой служила жена адмирала Веселкина. Эта баржа отличалась от прочих как элегантностью отделки, так и красотой своих сестер, набранных из бессарабских помещичьих семейств. Сам Веселкин распоряжался самым энергичным образом. Когда это было нужно, он умел заставить работать и самых ленивых, и, действительно, Зайончковский был им очень доволен.

Я долго в Рени не задержался и отправился на пароходе в Черноводы, где застал и нашу флотилию, стоявшую и оберегавшую знаменитый Черноводский мост. Мост этот действительно очень красив и составляет чудо инженерного сооружения. Прямо какие-то ажурные кружева на огромной высоте. Болгарские аэропланы ежедневно сбрасывали на мост бомбы, но почти всегда безуспешно, а маленькие поломки сейчас же чинились. Наши лодки обстреливали аэропланы из своих аэропушек и, по-видимому, успешно, судя по минимальным повреждениям на мосту.

В Черноводах я сел на автомобиль и отправился в штаб генерала Зайончковского, стоявший в местечке с названием, похожим на Меджидие. Генерала я нашел в очень хорошем расположении духа, вероятно, вследствие недавнего удачного боя, где болгары были отражены. Он меня пригласил обедать и все время рассказывал разные разности. Он был очень доволен приемом при румынском дворе, очень много говорил о любезности королевы, но о румынском войске, подчиненном ему, был очень скептического мнения. Нижние чины, по его словам, были неплохи, но офицерский и, в особенности, командный состав не имел никакого представления, что такое война. Ни связи, ни взаимной поддержки совершенно не было. Полки оставляли свои позиции, совершенно не заботясь о соседях. Он был вынужден расставить в тылах свою кавалерию с приказанием гнать обратно отступающие части. Рассказал также несколько анекдотов. Один раз в тылу румынский полк принял нашу кавалерию за болгарскую и недолго думая положил оружие. Чтобы этого впредь не случалось, он приказал всей кавалерии надеть румынские шапки.

Жаловался он на своего начальника штаба, что он вместо того, чтобы работать, только ухаживает за сестрами милосердия. Про Веселкина сказал, что он им очень доволен и что он его взял лаской. «Он такой человек, что если его попросить, то он все сделает, а если приказать, то ничего». В общем, он надеялся, что с прибытием подкреплений он перейдет в наступление и опрокинет болгар.