От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков

Генерал Алексеев был против активного выступления Румынии, и обстоятельства показали впоследствии, что он был прав. Действительно, благодаря нейтралитету Румынии наш фронт от Балтийского до Черного моря сокращался на 600 верст, а с включением румын в число воюющих нам пришлось там сосредоточить до 300 тысяч войск, взяв их с других фронтов. На вступлении румын в коалицию настаивали, главным образом, французы, и их мнение одержало верх. Кроме того, большую энергию в этом направлении развивал вождь румынской оппозиции в парламенте Таке-Ионеску,[217] убеждавший своих соотечественников, что если Румыния не выступит активно, то ничего не получит из австрийского наследства.

Вообще наши дипломатические сношения с румынами велись довольно оригинальным способом. Официальный представитель – посланник в Румынии Поклевский-Козелл,[218] выполняя инструкции министра Сазонова, сдерживал румынский шовинизм, но у нас был еще другой, неофициальный, представитель, контр-адмирал Веселкин, начальник экспедиции особого назначения на Дунае. Веселкин был личный друг государя и подчинен начальнику Морского генерального штаба, но фактически действовал совершенно самостоятельно, опираясь на свою силу при дворе. Экспедиция, как это уже было сказано выше, имела своим назначением снабжение Сербии боевыми и всякими другими припасами и выполняла эти функции очень хорошо, но после того как Сербия была занята немцами и болгарами, Веселкин остался без дела и, будучи человеком энергичным, занялся дипломатией. Об адмирале Веселкине, как об очень оригинальном человеке, нужно вообще сказать несколько слов.

Он был очень умный и чрезвычайно веселый человек с неисчерпаемым запасом анекдотов, чем привлекал к себе всех, с кем имел сношения. Вместе с тем он не был типичным карьеристом и делал всегда много добра своим подчиненным. Вся беда его была в том, что он не родился в век Екатерины, так как самодурство его не знало границ. Он не признавал никаких правил и законов и действовал всегда по своим личным соображениям. Как пример можно привести раздачу им знаков военного ордена и медалей по своему личному усмотрению не только воинским чинам, но и штатским людям и даже женщинам. Над ним уже военное начальство собиралось наряжать следствие, но приехал государь и Веселкин подал его величеству список, и на нем было начертано: Согласен. Воспользовавшись приездом государя, Веселкин произвел в следующие чины почти всех своих подчиненных, большинство которых не имело никаких прав на производство, и в Морском министерстве прямо за голову схватились, чтобы дать этой каше какие-нибудь законные формы.

При нем всегда состояла кучка прихлебателей всяких профессий, составлявших его личный двор, и обязанность которых была в развлечении своего покровителя. Тут были и певцы, и музыканты, и просто пьяницы из хороших фамилий. Все они были записаны как рабочие в мастерские и получали паек и жалованье.

Когда в Румынии начали серьезно поговаривать о выступлении, Веселкин приехал в Ставку за получением инструкций. Генерал Алексеев поручил ему построить плавучий понтонный мост для соединения местечка Исакчи в Добрудже с русским берегом Дуная, а от государя он получил в свое распоряжение полтора миллиона рублей для расположения румынского общественного мнения в нашу пользу.

Веселкин сейчас же накупил в Москве на 50 тысяч всяких серебряных и золотых вещей и с этим багажом начал действовать. Румыны очень падки на всякие подарки, а Веселкин был щедр, и скоро он сделался персоной грата как в румынском флоте, так и в партии Таке-Ионеску. Он субсидировал две большие газеты и, действительно, много способствовал благодаря своей энергии, обаянию своей личности повышению настроения в Румынии. Поклевский-Козелл, конечно, писал жалобы, что Веселкин ему портит всю его политику; Сазонов жаловался морскому министру, но Веселкин никого не слушал и вел свою линию. В июле месяце, когда выступление Румынии в недалеком будущем стало уже делом решенным, адмирал Русин послал меня на Дунай, чтобы на месте составить план действий для помощи Румынии со стороны Черноморского флота.

Я поехал на Одессу и оттуда через Раздельную и Бендеры на Рени. Я сел в обыкновенный вагон 1-го класса, но вскоре ко мне пришел какой-то господин в форме военного чиновника и предложил пройти в специальный вагон экспедиции, курсирующий постоянно по линии. Он мотивировал свое предложение тем, что здесь меня могут побеспокоить, а в вагон экспедиции никто не имеет права войти без разрешения. Влияние Веселкина начинало, оказывается, сказываться уже с Одессы. Я перешел в вагон, и, действительно, ни одна живая душа не смела туда войти, хотя все вагоны были переполнены.

По приезде в Рени сейчас же явился сам Веселкин и повез меня обедать на свой флагманский пароход «Русь».

Я провел на Дунае три дня, и все время были завтраки и обеды с возлияниями, так что я боялся, что заболею от несварения желудка.

В особенности мне памятен завтрак в Вилкове в устье Дуная, куда меня Веселкин возил на своей яхте [неразборчиво]. Там при нас распотрошили только что пойманного осетра, при нас же вынули из него икру, посолили так называемым сладким рассолом и потом на пароходе подали на тарелках к водке.

Однако Веселкин успевал не только кушать и пить. Он совмещал в себе все свойства энергичного администратора, помпадура щедринского типа и нормального кутилы. Дисциплина у него, по крайней мере наружная, была самая строгая. И офицеры, и нижние чины тянулись и отдавали честь как в Петербурге. Я видел развод караулов, и ей-богу он происходил как во времена императора Николая I, и все это с ополченскими частями, которых у него было шесть рот. Как он все это устраивал, я просто диву давался. Одновременно он был и Аракчеевым, и демагогом, и, например, разрешил, в противность всем уставам, нижним чинам курить на улице. В конечном результате его все любили, несмотря на порку, потому что в нем чувствовали сердце и широкую русскую натуру.

Наконец мне удалось сделать то, зачем я приехал. Для этого мы поехали в Галац. Как только пароход подошел к пристани, со всех сторон к Веселкину бросились наши русские извозчики-скопцы, которым он особенно покровительствовал. «Со мной, Михаил Михайлович», – раздавались отовсюду голоса. Когда в Рени был государь, Веселкин представил его величеству депутацию от скопцов, и государь им обещал разрешение вернуться в Россию. Потом в Совете министров были в крайнем затруднении, как поступить с этим делом, и Маклаков как-то его спрятал под сукно.

В Галаце мы поехали к начальнику штаба румынского флота контр-адмиралу [в тексте оставлено место для фамилии]. Почтенный адмирал был очень любезен и настроен самым оптимистическим образом. Когда я его спросил, не опасается ли он прихода австрийской флотилии, то он мне сказал, что они не посмеют, а если и придут, то мы их так примем, что им не поздоровится.