Скажи пчелам, что меня больше нет - Диана Гэблдон

хочет побыть один.

* * *

Жермен действительно был на крыше. Он сидел на полу незаконченной спальни в пристройке с односкатной кровлей на втором этаже, обняв подтянутые к груди колени и уткнувшись в них лбом. Маленький темный комочек на фоне белой постели.

Живое воплощение горя — и портрет человека, отчаянно нуждающегося в утешении. На что тогда нужны бабушки? — вспомнились слова Дженни.

Осторожно, чтобы ненароком не свалиться вниз, я обошла комнату, цепляясь за перекрытия и благодаря Бога за сухую безветренную погоду. Стояла тихая звездная ночь, наполненная еле слышным шелестом сосен и крылышек ночных насекомых.

Наконец я пробралась к нему и села рядом; ладони у меня немного вспотели.

— Что случилось, мой хороший?

— Я… — внук осекся, быстро глянул через плечо и придвинулся ближе. — Я получил письмо, — прошептал он, прижав руку к груди. — Мне его дал мистер Майерс; там было мое имя.

Понятно, почему мальчуган так разволновался. Как и Фанни, Жермен впервые получил письмо, адресованное лично ему.

— От кого оно?

— От мамы. — Он нервно сглотнул. — Я узнал почерк.

— Ты его еще не открывал?

Жермен покачал головой, не отнимая руку от груди — будто письмо могло вдруг взять и улететь.

— Жермен, — ласково сказала я и погладила его по спине, ощущая под фланелевой рубашкой худенькие лопатки. — Мама тебя любит. Тебе нечего бо…

— Нет, не любит! — выпалил он и сжался в комок, словно поглубже пряча обиду. — Она не может меня любить. Я… я убил Анри-Кристиана. Она даже видеть меня не желает!

Я обняла его и притянула к себе. Положив голову мне на плечо, Жермен заплакал навзрыд. Тихонько раскачиваясь, я утешала его, словно маленького ребенка, хотя он давно уже вышел из нежного возраста.

Что еще я могла поделать? Говорить, что он ошибается, бесполезно; в таких случаях дети не верят словам, даже правдивым. К тому же, положа руку на сердце, это было не столь очевидно.

— Ты не убивал Анри-Кристиана, — твердо сказала я. — Ведь я тоже была там и все видела.

Действительно была — и ни за что не хотела бы пережить подобное вновь. Одно лишь имя Анри-Кристиана навевало жуткие воспоминания: запах гари; грохот взрывающихся бочонков с чернилами и лаком; объятый ревущим пламенем чердак; Жермен, повисший на веревке высоко над камнями мостовой. Он отчаянно тянет руку к маленькому братику…

Но увы… На глаза навернулись слезы, и я обняла внука покрепче, уткнувшись лицом в его волосы, пахнущие детством и мальчишеской невинностью.

— Даже вспоминать страшно, — вздохнула я. — Ужасная трагедия. Только это был несчастный случай. Жермен, ты изо всех сил пытался его спасти. Сам ведь знаешь.

— Да, — выдавил он. — Но не смог! Не смог, бабуля!

— Знаю, — шептала я, покачиваясь вместе с ним. — Знаю.

Постепенно чувство горя и ужаса уступило место печали. Мы тихо плакали, шмыгая носами; затем я нашла в кармане платок и дала ему, а сама вытерла лицо фартуком.

— Дай-ка письмо. — Откашлявшись, я прислонилась спиной к кровати. — Не знаю, о чем там говорится, однако ты должен его прочесть. Есть вещи, через которые просто нужно пройти.

— Как же я его прочту? — Он беспомощно усмехнулся. — Здесь слишком темно.

— Схожу в хирургическую за свечой, — сказала я, поднимаясь. Тело затекло от долгого сидения в одной позе, и я не сразу обрела равновесие. — На столе есть вода. Выпей немного и залезай в кровать. Я скоро приду.

Я спустилась по лестнице в мрачной решимости, какая овладевает человеком в безнадежных ситуациях, и вскоре вновь поднялась со свечой в руке. Теплое пламя мягко освещало шероховатые ступени, отбрасывая на них тень.

Конечно же, Марсали не винила его в смерти Анри-Кристиана. Но Жермен был прав: глядя на старшего сына, она невольно вспоминала трагичные мгновения, разрывающие ей сердце. Именно поэтому мы и увезли мальчика в Ридж — чтобы расстояние помогло ему и его родителям быстрее залечить душевные раны.

Возможно, теперь он думает, что мать больше никогда не захочет его видеть, и решила сообщить об этом в письме.

— Бедняжки, — прошептала я, имея в виду Жермена, Анри-Кристиана и их мать. Я не сомневалась — почти, — что у Марсали и в мыслях не было ничего подобного. Однако прекрасно понимала, как ему страшно.

Жермен сидел на краешке постели, обхватив колени руками, и смотрел на меня огромными, потемневшими от тоски глазами. Письмо лежало неподалеку. Я взяла его, села рядом и открыла. Затем предложила Жермену прочесть первым — он покачал головой.

— Ну хорошо, — сказала я и, откашлявшись, начала: — Mon cher petit ami…

На этом месте я остановилась от удивления, а Жермен ощутимо напрягся.

— Ох… — выдохнул он еле слышно.

Я тоже невольно охнула, вспомнив эти слова, и у меня отлегло от сердца. Mon cher petit ami — так Марсали называла старшего сына, когда он был совсем малышом, еще до рождения девочек.

Значит, все хорошо.

— Что там дальше, бабуля? Что она пишет?

Немного успокоившись, Жермен прижался ко мне, сгорая от нетерпения.

— Может, сам прочтешь? — с улыбкой спросила я, протягивая письмо.

Внук яростно помотал головой, тряхнув светлыми волосами.

— Нет, лучше ты, — хрипло попросил он. — Пожалуйста, бабуля!

Mon cher petit ami,

Мы только что переехали в новый дом, но он никогда не станет по-настоящему родным, пока ты не вернешься.

Твои сестры ужасно по тебе скучают (они шлют свои локоны — поясняю на случай, если ты не понял, что за странные космы вложены в письмо, — девочки боятся, что ты уже забыл, как они выглядят. Светло-каштановый локон — Джоани, темно-каштановый — Фелисити. Рыжие волоски принадлежат коту), а папа ждет не дождется, когда ты приедешь и будешь ему помогать.

Он запрещает девочкам разносить газеты и листовки по тавернам — а они очень хотят!

Еще у тебя появились два братика,