Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

— Надумала, мадемуазель, — с самым непринужденным видом ответила Николь.

— Выходишь замуж?

— Нет, совсем даже наоборот.

— Вот как? А что же твоя великая любовь?

— Она не может для меня перевесить той доброты, какую ежечасно выказывает мне мадемуазель. Я принадлежу мадемуазель и хочу принадлежать ей всегда. Я в ладах с госпожой, которую выбрала себе, но буду ли в ладах с господином, которого выберу?

Андреа была тронута этим проявлением чувств: ей просто не верилось, что легкомысленная Николь способна на такое. Само собой, она не знала, что Николь держала ее, так сказать, на крайний случай.

И Андреа улыбнулась, радуясь, что вот еще одно человеческое существо оказалось лучше, чем она думала.

— Ты правильно делаешь, Николь, оставаясь со мной. Я этого тебе не забуду. Доверь мне твою судьбу, и, ежели мне повезет, обещаю, что ты получишь свою долю удачи.

— Мадемуазель, решено, я еду с вами.

— Без сожалений?

— С закрытыми глазами!

— Это не ответ, — заметила Андреа. — Мне бы не хотелось, чтобы когда-нибудь ты упрекнула меня, что последовала за мной очертя голову.

— Уж если я буду кого-нибудь упрекать, мадемуазель, так только себя.

— Значит, об этом ты и говорила со своим женихом?

Николь покраснела.

— Кто, я? — переспросила она.

— Ну, конечно, ты. Я видела, как вы разговаривали.

Николь подосадовала на себя. Ведь ее комната и комната хозяйки расположены на одной стороне, и ей же известно, что из ее окна отлично видно окошко Жильбера.

— Да, мадемуазель.

— И ты сказала ему?

— Сказала, — подтвердила Николь, у которой расспросы Андреа пробудили былые подозрения, и потому, сочтя эти расспросы хитрой уловкой соперницы, она постаралась ответить как можно неприязненней: — Сказала, что не хочу за него.

Уж так сотворены были две эти женщины, одна — кристально чистая, а другая — от природы склонная к пороку, что им никогда не суждено было понять друг друга.

Андреа до сих пор продолжала принимать колкости Николь за любезности.

Барон же за это время собрал свой багаж; старая шпага, которую он носил при Фонтенуа[55], грамоты, подтверждающие его право ездить в каретах его величества, комплект «Газетт»[56] и кое-какие письма составляли самую объемистую часть его имущества. Подобно Бианту[57], он нес все это под мышкой.

Следом за ним, согбенный под бременем полупустого сундука, шел Ла Бри, и вид у него был такой, словно он истекает потом.

На подъездной аллее они увидели королевского офицера, который, пока шли сборы, опустошил бутылку до дна.

От внимания сего повесы не ускользнули ни тонкая талия, ни округлая лодыжка Николь, и он все время рыскал вокруг пруда под каштанами, надеясь снова увидеть прелестницу, стремительно как видение, исчезнувшую среди деревьев.

Г-н де Босир, как мы уже имели честь отрекомендовать его, был вынужден прервать свои наблюдения, поскольку барон велел ему подать карету. Вздрогнув от неожиданности, он поклонился г-ну де Таверне и звонким голосом приказал кучеру подъехать к дому.

Карета подъехала. Ла Бри с невыразимой смесью ликования и гордости водрузил на нее сундук.

— Я поеду в королевской карете! — в восторге промолвил он, думая, что его никто не слышит.

— На запятках, друг мой, на запятках, — с покровительственной улыбкой поправил его де Босир.

— Отец, вы берете с собой Ла Бри? — удивилась Андреа. — А кто же будет сторожить Таверне?

— Да этот лоботряс философ, черт бы его побрал!

— Жильбер?

— Он самый. Разве у него нет ружья?

— Но что он будет есть?

— Ничего, прокормится ружьем. Будь спокойна, голодать он не будет, дроздов в Таверне хватает.

Андреа глянула на Николь, а та расхохоталась.

— Вот как ты его жалеешь, бессердечная! — бросила Андреа.

— Успокойтесь, мадемуазель, он вывернется и с голоду не умрет, — ответила Николь.

— Все-таки надо бы оставить ему два-три луидора, — сказала Андреа барону.

— Чтобы он окончательно избаловался? Он и без того достаточно испорчен.

— Нет, отец, чтобы ему было на что жить.

— Ладно, ежели он попросит помощи, пошлем ему что-нибудь.

— Можете быть уверены, мадемуазель, он не попросит, — заметила Николь.

— Все равно, оставьте ему пистоля три-четыре, — сказала Андреа.

— Он их не возьмет, мадемуазель.

— Не возьмет? Он такой гордец, этот твой господин Жильбер?

— Слава Богу, мадемуазель, он больше уже не мой.

— Ладно, хватит, — бросил де Таверне, желая прервать это обсуждение, ставшее обременительным для его эгоистической натуры. — К черту господина Жильбера! Карета ждет, садитесь, дочь моя.

Андреа, не проронив ни слова, бросила прощальный взгляд на замок и села в тяжеловесную, основательную карету.

Г-н де Таверне уселся рядом с нею. Ла Бри в своей великолепной ливрее и Николь, которая, казалось, окончательно выбросила из головы Жильбера, разместились на козлах. Кучер взгромоздился наподобие форейтора на одну из лошадей.

— А где же сядет господин де Босир? — крикнул Таверне.

— Я, господин барон, верхом, — отвечал де Босир, поглядывая на Николь, радостно зардевшуюся, оттого что взамен неотесанного поселянина у нее появился элегантный кавалер.

Карета, запряженная четверкой резвых лошадей, тронулась, и деревья по обе стороны аллеи, такой родной для Андреа, побежали назад; один за другим они исчезали из виду, клонясь под восточным ветром, словно прощались с покидающими их хозяевами. Вот и ворота уже распахнулись.

Жильбер замер справа от них. Держа в руках шляпу, он не поднимал глаз и тем не менее видел Андреа.

Она же, наклонясь к окошку противоположной дверцы, не отрывала глаз от столь дорогого для нее дома.

— Остановитесь! — крикнул г-н де Таверне форейтору.

Тот придержал лошадей.

— Ну вот, господин лоботряс, — обратился барон к Жильберу, — для вас наступает счастливая пора. Вы остаетесь один и, как подобает подлинному философу, можете ничего не делать; никто вас больше не будет бранить. Постарайтесь хотя бы не сжечь дом, когда заснете, и позаботьтесь о Маоне.

Жильбер молча поклонился. Ему казалось, что он ощущает на себе взгляд Николь, придавливавший его, словно невыносимое бремя; он боялся встретиться с этим взглядом, как боятся прикосновения раскаленного железа, боялся увидеть в ее глазах выражение торжества и насмешки.

— Пошел! — крикнул барон форейтору.

Но вопреки опасениям Жильбера Николь не смеялась; более того, ей понадобилось собрать все силы души, чтобы не пожалеть вслух бедного парня, которого бросили без пропитания, без надежд на будущее, без доброго слова; для преодоления же чувства жалости ей оказалось достаточно глянуть на г-на де Босира, который так прекрасно выглядел на гарцующем коне.