Детектив и политика 1991 №3(13) - Дик Фрэнсис

сне.

Когда я наконец вынырнул на поверхность около четырех часов дня в воскресенье, она стояла перед мольбертом и тихонько пела. Не ту угловатую, колючую мелодию, с какой выступала на концертах, а кельтскую балладу в минорном ключе, мягкую и печальную. Я лежал с закрытыми глазами и слушал, зная: она тут же замолчит, если увидит, что я проснулся. Прекрасный голос, хотя она пела почти шепотом, результат великолепно натренированных голосовых связок и потрясающего контроля над дыханием. Она чистокровный представитель семьи Финнов, сухо подумал я. Ничего не делает наполовину.

Джоанна закончила балладу и начала другую:

— Я знаю, куда иду, знаю, кто идет рядом со мной, знаю, кого я люблю, но кто знает, за кого я выйду замуж. Говорят, что он злой, а я скажу, он нежный… — Она резко остановилась и произнесла спокойно, но с силой: — Проклятье, проклятье и еще раз проклятье.

Я услышал, как она бросила палитру и кисть и пошла в кухню.

Через минуту я сел в кровати и крикнул:

— Джоанна!

— Да, — отозвалась она из кухни.

— Я умираю от голода.

— О! — Она засмеялась, потом всхлипнула и сказала: — Сейчас. Я уже готовлю.

Еда была королевская: жареный цыпленок со сладкой кукурузой, бекон и ананас. Пока из кухни доносились соблазнительные запахи, я встал, оделся, достал в комоде чистое белье и приготовил для нее свежую аккуратную постель.

Она принесла из кухни поднос с тарелкой, вилку и нож и увидела убранную постель и сложенные грязные простыни.

— Что ты делаешь?

— Тебе на софе неудобно. Ты явно там не высыпаешься, и у тебя красные глаза.

— Это не потому… — начала она и замолчала.

— Не потому, что ты не высыпаешься?

Она покачала головой:

— Ешь!

— Тогда в чем дело? — спросил я.

— Ничего. Ничего. Замолчи и ешь.

Она наблюдала, как я очистил тарелку до крошки.

— Ты лучше себя чувствуешь, — констатировала она.

— Конечно. Почти хорошо. Благодаря тебе.

— И ты не собираешься ночевать здесь сегодня?

— Нет.

— Ты можешь попробовать спать на софе, — спокойно сказала она. — И сам увидишь, что я терпела ради тебя. — Я ничего не ответил, и Джоанна настойчиво добавила: — Я хочу, чтоб ты остался, Роб. Останься.

Я внимательно посмотрел на нее. Хотел бы я знать: ее печальные песни, и слезы в кухне, и теперь настойчивое требование, чтоб я остался, — нет ли тут мельчайших признаков. что наше родство ее огорчает больше, чем она предполагала? Я всегда знал, что, даже если она полюбит меня так, как я хотел, это будет для нее большим потрясением, потому что Джоанна не способна отбросить свои предрассудки. Но в любом случае мне именно сейчас уходить не время.

— Хорошо, — улыбнулся я, — спасибо, я останусь. На софе.

Она вдруг оживилась, стала разговорчивой и рассказала во всех деталях, как выглядело на экране интервью.

— В начале программы он заявил, мол, он полагает, что твое имя на табло появилось по ошибке, потому что он слышал, будто ты не приедешь, и я испугалась, не попал ли ты по дороге в аварию. Но ты приехал… и потом вы оба выглядели как самые закадычные друзья, он обнял тебя за плечи, и ты улыбался ему так, будто солнце сияло из его глаз. Как тебе удалось? А он старался подколоть тебя, разве нет? Может, это мне показалось, потому что я знаю… — Она замолчала на середине фразы и потом совершенно другим голосом, полным слез, спросила: — Что ты собираешься с ним сделать?

Я рассказал ей. Наступила долгая пауза.

Она была потрясена.

— Ты не сможешь! — воскликнула она.

Я улыбнулся, но ничего не ответил.

Она вздрогнула:

— Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.

— Ты мне поможешь? — спросил я. Ее помощь была очень важна.

— Может, лучше обратиться в полицию? — серьезно спросила она.

— Нет.

— Но то, что ты планируешь… это жестоко.

— Да, — согласился я.

— И сложно, и много работы, и дорого.

— Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо?

Она вздохнула:

— Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?

— Безусловно. Но ты позвонишь?

— Я подумаю. — Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.

Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.

— Боюсь, что он мне не удался, — заметила она, становясь рядом. — Видимо, что-то неправильно с перспективой.

— Мать знает, что ты рисуешь ее?

— Ох, нет.

— Когда ты начала?

— Вчера днем.

Мы помолчали. Потом я сказал:

— Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.

Она вздрогнула от удивления.

— Я не хочу вторую мать, — продолжал я. — Я хочу жену.

— Я не могу… — проговорила она, и у нее перехватило дыхание.

Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.

— Ты видишь слишком многое, — сказала она. — Больше, чем я понимаю сама.

Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.

— Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.

На следующее утро, в понедельник, я взял напрокат машину и отправился к Гранту Олдфилду.

Ночью ударил мороз, и скачки были отменены, поля и деревья сверкали свежим снегом, и я ехал в прекрасном настроении, хотя меня и ждал холодный, как нынешний день, прием.

Я оставил машину за воротами, прошел короткую дорожку и позвонил.

Мне бросилось в глаза, что медный колокольчик сиял, начищенный до блеска, и в эту минуту дверь открыла приятная молодая женщина в зеленом шерстяном платье и вопросительно посмотрела на меня.

— Я приехал… Я хотел… мм… Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти Гранта Олдфилда?

— Тут, — ответила она. — Он живет здесь. Я его жена.

Минуточку, я позову его. Как ваше имя, что мне сказать ему?

— Роб Финн.

— О, — удивленно воскликнула она и тепло улыбнулась. — Входите. Грант так обрадуется.

Я очень сомневался в этом, но вошел в узкую прихожую, и она закрыла за мной дверь. Нигде ни единого пятнышка, все сияло чистотой, будто я попал в другой дом, не в тот, что помнил. Она провела меня в кухню, тоже ослепительно чистую.

Грант сидел за столом и читал газету. Он взглянул на входившую жену, и, когда увидел меня, на лице у него появилась удивленная приветливая улыбка. Он встал. Грант