Безликий - Мирон Варламов

на Старый Арбат. Летнее настроение передавалось каждому, кто ступал на каменную брусчатку по взгляду, по улыбке, по случайному прикосновению…

Вот, он, родимый, встал на лавку с длинными волосами, торчащими из под широкополой шляпы, с размашистыми жестами и внутренней эмоциональной неустойчивостью. Поэт. Начал читать стихи. То смеялся, то с натугой издавал дикий вопль, то обретал неожиданную для зрителя гармонию. Вокруг него собралась молодежь, все неординарные, разноцветные, навешанные всякими цепочками, подвесками, некоторые были одеты, как мне показалось очень просто – обернувшись в занавески. Каждый выделялся как цветной попугай, сбежавший из зоопарка – ликующий и радостный. Они заворожено слушали декламирующего поэта. Так, по лицам и было понятно – благоговели.

Мы курсировали в непонятной спешке дальше, голос поэта становился все приглушение и тише, и на смену ему приходил звук задорной гитары и хриплый голос барда. С бородой и закатанными глазами, он сидел на стуле и пел что-то про любовь. Про что еще можно петь в такой-то день? Он, очень удачно вписывался в окружающую обстановку. Около него лежал раскрытый кейс от его изогнутой, возрастной, потрепанной жизнью, но от этого не менее привлекательной спутницы. Я пошарил в карманах и на ходу, под стремительную и непрерывную тягу моей Ли кинул туда немного денег. Мне нравились гитаристы, что-то в них было притягательное, харизматичное, свободное…

По краям улицы расстилались модные кафетерии и рестораны с кричащими вывесками и броским, фешенебельным интерьером. Было тепло, и столики с плетеными стульями выставлялись на улицу. Люди, которые совсем недавно спешили в метро, здесь обретали деловитый покой. Пили кофе, лицезрели вокруг или беседовали с кем-то, да, в общем-то, наслаждались моментом. Только я и Ли все куда-то бежали, спешили…

– Посмотри, какие здесь все спокойные: у вас в столице только на Арбате можно поймать за хвостик такое ощущение?

Ли изящно проигнорировала мой вопрос, кинув на меня свои злые глазки, желая, как мне показалось, оторвать какую-нибудь деталь от моего лица.

– Я поняла. – Резко остановившись и повернувшись ко мне, сказала она. – Я в-с-е п-о-н-я-л-а. – По буквам, чтобы я мог ее услышать, расслышать, вслушаться, чтобы я мог осознать и почувствовать всю ситуацию.

…Вызвали оболтуса школьника к доске. И начал строгий, злой, несдержанный учитель спрашивать его домашнее задание. Стоит бедняга перед классом, ничего не знает, не учил, не пытался даже, а лицо, каждая его жилка, каждая прыгающая веснушка вглядывалась в класс, искало помощи, искало ответа. Не знал ничего школьник – по вскинутым бровям, по круглым глазам было понятно, по растрепанным волосам. Такое лицо я хотел обратить к моей Ли. Школьное, озорное, ребяческое, лицо, которое можно простить, оставить ему домашнее задание на следующий урок. Вру, вру – я не нравлюсь сам себе за свои выходки. Все я знал, все понимал. Знаю, знаю, моя Ли, все понимаю…

Одним лишь цепким коготочком Ли зацепилась за мой палец, за самый его кончик и тянула, тащила. Она не оглядывалась больше на меня, не пыталась дотянуться до меня губами. Все спешила куда-то, сворачивала, по закоулкам, по неведомым тропам, терялась, металась как хищный зверек в клетке. Ли – две буквы и множество эмоций, куда ты, к чему такая спешка-то?

Коготок, цепкий, острый, такой не отпустит, не оставит.

Любовь – это самое прекрасное на свете чувство.

Любовь – это когда просыпаешься с тобой рядом, и пока ты спишь, я взъерошиваю тебе волосы. С вечера попросила помыть посуду, я очень устала. Захожу на кухню, а там, в раковине, гора тарелок, чашек, ложек и вилок. Я злюсь, думаю, что сейчас залечу в комнату, разбужу тебя и буду кричать, вопить, ругаться. Залетаю, а ты спишь, мой родной, любимый. И нет сил ни будить тебя, ни трогать. Только подхожу и ласково целую.

Любовь – это когда совершаешь вещи вопреки всему, что против твоей любви.

Любовь – это взаимно и вместе, иначе – это болезнь.

Любовь – это необъяснимо больно, когда тебя не любят лишь за то, что ты полюбила.

Так говорила мне Ли в самые сокровенные, нежные минуты. Это были ее понятия, ее опыт, ее переживания жизни, ее первая любовь. Я все запомнил. Она словно острым клинком вывела каждую букву на моей коже. Раны зажили, зарубцевались, оставив после себя бледные шрамы. Иногда я вожу рукой по ним и по буквам вспоминаю мою Ли.

Мы неслись с ней неведомо куда. Она впереди, я сзади. И только цепкий ее коготочек не давал нам расстаться.

Меня кто-то позвал, знакомый голос песней пролился за спиной. Голос, мой любимый голос, голос любимой. Я остановился. Нельзя было оглядываться. Голос прошлого, струящийся, обдававший всего меня теплотой, заставлявший мое сердце мальчишеское биться быстрее в груди, он звал меня, манил своим струящимся перезвоном…

Оглянулся…

За спиной никого не оказалось. Я всматривался в прошлое, щурился, озирался по углам. Никого не было. Голос больше не звал, мой любимый голос – пропал.

Ли ушла.

В руке остался ее цепкий коготок. Она отпустила меня, воздушного, почти прозрачного, невесомого. Вот, он, я. Слева от меня маячило мое прошлое, в котором любил я. Справа от меня убегало мое будущее, в котором любили меня. Вот, он, я – в настоящем, прижавшись к стенке, сижу, дышу, привыкаю. Настоящее, в котором не оказалось места для любви. Один. С острым коготочком на шее, талисманом. На перепутье…

Скверная девчонка

– Купи мне шоколадку! Я хочу шоколад! – монотонно вдалбливала эти слова мне моя маленькая, скверная девчонка.

Я покорно терпел это жужжание над своим ухом, когда мы не спеша ходили по большому супермаркету и покупали продукты. Сейчас я никак не мог найти банку тунца, а спрашивать ленивых продавцов мне не хотелось. Во мне проснулся спортивный интерес найти ее самому. И тут снова:

– Купи мне шоколадку!

Я пристально посмотрел на нее, пытаясь выдавить из себя хоть капельку злости. Не получилось:

– Мне кажется, я что-то слышал. – И начал игриво искать того, кто мне это сказал.

– Глухомань, купи шоколадку!

– Ан, нет. Показалось. – Ухмылка проскользнула у меня по лицу, и я продолжил катить тележку. «Да где же этот тунец!?».

– Если ты не купишь мне шоколадку, то я обижусь! – сказала моя скверная девчонка и в характерной позе остановились на месте, надув свои пухленькие губки.

– Валяй! – ответил я и удивился, что получилось довольно правдоподобно.

Честно, я купил бы ей хоть тысячу шоколадок и привез бы их на золотой тележке, но эта девчонка уже села мне на шею. Я всегда исполнял ее