Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

Это двойственное отношение он переносит на женщин вообще. «Иногда я думаю, что женщины прекрасны. Я люблю женщин, которые старше меня. <…> Я предпочитаю женщин с черными волосами, как у моей матери, и которые примерно того же роста, что и мать». «Я одновременно и люблю и боюсь женщин, похожих на мою мать». Эта полулюбовь к женщинам также носит своеобразный характер: «Меня не интересуют их груди. Мне нравится любоваться ими сзади». «Наиболее привлекательная часть тела женщины для меня — это ее ягодицы». Когда он видит девушку, то первое, что приходит ему в голову, это «какая чудесная есть у нее на заду дыра. Она куда прекраснее, чем передняя часть тела». Даже когда он восхищается девушками, он думает о них как о «бесполой красоте» — по его собственным словам. На деле это не совсем так. Просто половой орган для него — анус. Налицо несомненно отражение на другом субъекте (пусть и противоположного пола) его собственной сосредоточенности на заднем проходе. Поэтому девушки для него — его собственного пола.

Иначе он относится к мужчинам.

«Я чувствовал свою привязанности к мальчикам вместо девочек. Однажды я испытал желание поцеловать моего приятеля Иозефа. То же самое чувство я питал и к учителю-мужчине в средней школе. Мне также хотелось поцеловать его. <…> Я люблю ребят, так как неспособен любить девчонок». При чем в ребятах он любит именно мужественность. «Я не выношу изнеженно выглядящего мужчину. Мне не нравится слабость в мужчине. У меня «маскулинный комплекс». Я восхищаюсь широкоплечими мускулистыми мужчинами. Я ненавижу маменькиных сынков. В мужском лице есть красота. Полагаю, что у боксеров, например, просто изумительное тело». На одном из сеансов он признался: «Иногда я чувствую себя полуженщиной-полумужчиной. Я часто хотел быть женщиной. Психологически я ощущаю себя более женщиной, чем мужчиной. И всё же я не люблю их, потому что слишком на них похож».

Его тяга к мужчинам понятна: только они имеют нечто, что может доставить наслаждение его анусу. Подсознательно он это представляет, хотя и гонит от себя эту мысль.

Всё это порождает в юноше нервозность и мизантропию. «Я не доверяю людям. Я ненавижу людей». «Я испытываю желание обращаться с людьми как с обоср…ми».

Не приходится сомневаться, что по натуре этот юноша — пассивный гомосексуал. Но сам он этого не подозревает и страшно боится гомосексуального совращения. «Я чувствую себя в безопасности, когда стою спиной к стене». «Я боюсь, что кто-либо подкрадется ко мне сзади и вставит что-либо в мою ж…». Как замечает Каприо о таких людях, «страх того, что кто-либо соблазнит их сексуально, имеет в себе элемент желания». Тем не менее врач пытался излечить его от скрытой гомосексуальности психоанализом и считал лечение неоконченным. Однако юноша перестал подавать о себе вести. Врач надеется, что это оттого, что он исцелился (Каприо 1995: 34–46). Судя по всему, что о нем рассказано, больше вероятности, что он нашел себя. Пожалуй, оно и к лучшему. Иначе трудно избежать развития по сценарию, который для самого человека представляется сугубо трагическим.

Эта трагичность окрашивала жизнь некоторых духовных вождей человечества.

Человек, которому суждено было стать Святым Августином, одним из основателей римско-католической церкви и ее догм, родился в середине IV века н. э. в Нумидии (нынешний Алжир). Благодаря его «Исповеди» мы знаем, что в молодости, поселившись в Карфагене,

«…где всё вокруг источало негу запретной любви», он «тянулся к ней, как мотылек к свету <…> Для меня любить и быть любимым было наслаждением, особенно если я мог наслаждаться еще и телом любимого человека. Тем самым я загрязнял родник дружбы мерзостью сладострастия. Я замутнил ее чистый поток адской похотью».

Его возлюбленный юноша, с которым он наслаждался любовью почти год, внезапно заболел и умер. «Я удивлялся тому, что вместе с ним не умерли все смертные, настолько диким мне казалось то, что он умер, а я жив». Тем не менее Августин имел еще и любовницу, которая родила ему сына. Через 16 лет Августин вместе с сыном приняли христианскую веру. Сын вскоре умер, Августин же порвал все отношения со своей сожительницей, продал свое имение, роздал деньги бедным, а свой дом превратил в монастырь. Через 10 лет он был уже епископом и в последующие три десятилетия написал свои труды, ставшие основополагающим изложением католических догм, аскетизма и женоненавистничества.

Блаженный Августин осуждал любые сексуальные отношения, даже между мужем и женой. «Нет ничего на свете, писал он, — что бы так разлагающе действовало на мужскую душу, чем привлекательность женщин и телесный контакт с ними». Он считал, что «тело мужчины достойнее тела женщины подобно тому, как душа достойнее тела». Так что в своем подсознании он оставался гомосексуальным, но эта гомосексуальность, подавленная христианским мышлением, приобрела искаженную форму женоненавистничества и отказа от всякой плотской любви. Он вытравил в себе и гомосексуальную страсть, особенно возмущаясь мужчинами, которые позволяли использовать свое тело, «как женщины» (Расселл 1996: 86–90; Августин 1996).

Но скрытой гомосексуальность Августина была лишь во второй половине его жизни. В молодости он любил мужчин сильнее, чем женщин, любил плотски и сознавал это.

Иначе обстояло дело с другими великими искателями истины и Бога — Николаем Гоголем и Львом Николаевичем Толстым.

Проф. С. Карлинский (Калифонийский университет, Беркли) собрал доказательства скрытой гомосексуальности Гоголя. За всю жизнь Гоголь не был близок ни с одной женщиной. Даже за вдохновением он обращается не к Музе, как Пушкин и другие, а к Гению («1834»). Кроме писем к матери его огромная переписка адресована почти исключительно мужчинам. Письма к некоторым друзьям носят чрезвычайно эмоциональный и аффектированный характер — Гоголь клянется в вечной и верной любви до гроба. Критики относят это за счет стандартного стиля переписки в пору романтики и сентиментализма, но ведь ни у Жуковского, ни у Пушкина такой чувствительности в письмах нет. Опубликованные посмертно гоголевские «Ночи на вилле», где от первого лица представлены излияния в страстной любви к умирающему юноше, это на деле не художественное произведение, а личный дневник Гоголя, сохранившийся от времени, когда он ухаживал за умиравшим молодым другом князем Виельгорским. Смерть Виельгорского была тяжелым ударом для Гоголя, хотя у него была еще одна такая привязанность — к молодому поэту Языкову, которого он уговорил жить вместе. И жили, но долгого сожительства не получилось. Языков отказался от продолжения.

На своем смертном одре Гоголь признавался врачу, что не имел в жизни ни одного полового сношения и никогда не был причастен к «самоосквернению» (то есть к мастурбации). Он был глубоко религиозным человеком и не допускал и мысли о том, что его любовь к юношам может обрести плотский характер. Но весь его быт (Гоголь очень любил красиво и модно одеваться, хорошо варил, а однажды его видели дома в женском наряде), вся его общая ориентация на общение с мужчинами и его избегание женщин свидетельствуют о том, что главный герой его «Женитьбы», убегающий почти из-под венца, это по ощущениям и чувствам сам Гоголь.

Вокруг него в обществе было очень много людей, почти откровенно практиковавших гомосексуальные отношения — князья Голицын, Вл. Мещерский, Юрий Долгоруков и Дондуков-Корсаков (вице-президент Академии наук), министр просвещения граф Уваров, приятель Пушкина Кишиневский вице-губернатор Вигель (у Пушкина есть эпиграммы на них), приятель Чайковского поэт Алексей Апухтин и другие. Гомосексуальность витала в воздухе. Для Гоголя это был абсолютно запретный и ужасающий мир греховных искушений, и если он в глубине души сознавал направленность своих влечений, то должен был глубоко страдать от этого. В сущности его смерть близка самоубийству: он перестал есть и вместо сна молился. Он уморил себя голодом и бессонницей (Karlinsky 1976).

О скрытой гомосексуальности Толстого высказывался в начале века (1911) В. В. Розанов (1990:105–111,147). Но его доказательства большей частью носят косвенный характер. Сейчас можно привести более прямые соображения по опубликованным ныне материалам о Толстом. Как и многие творчески одаренные люди, человек он был очень сексуальный. С 14 лет, как он многократно вспоминал, похоть терзала его и это было тем более мучительно, что, с одной стороны, он был болезненно мнителен, считая свою внешность уродливой (он и в самом деле в юности не был красивым), а с другой стороны, воспитанный в уважении религиозных ценностей, он был уверен, что всякая уступка страсти есть моральное падение. Уступать же приходилось то и дело. Организм требовал, а жизнь поставляла множество ситуаций, в которых находились женщины, готовые утолить его потребность. Подросток и в мыслях не имел удовлетворять свою половую потребность не так, как все, «неестественным» образом.