Яд минувшего (сборник) - Вера Викторовна Камша

к Савиньяку, а не ныть о незадачливом заговорщике. Жаль, нельзя заткнуть дурня своими покойниками: Ларак ей про Эгмонта, она ему про мужа-выходца. Вот разговорчик бы вышел!

– Я вижу в вас графа Эйвона, – решила проявить милосердие капитанша, – но я слышала от слуг, что здесь встречаются призраки.

– О да, – воспрянул Ларак, – я своими глазами видел тут людей с мечами. Это был самый несчастный день в моей жизни!..

И надо ж было ей сунуть палку именно в это дупло, теперь придется слушать, но призраки – это последнее, на что ее хватит. После призраков – в трактир! К горячему вину, мягкому хлебу и мясу, сочному, с хрустящей корочкой, на подушке из жареных овощей…

– Сударь, – не подхлестнешь, до вечера не начнет, – когда это было?

– Восемь лет назад, – с готовностью начал Ларак. – Эгмонт повел войска на соединение с Эпинэ. Мои родичи, друзья ушли сражаться за свободу, а я остался в Надоре. Госпожа Арамона, я никому об этом не рассказывал. Никому!

– Даже вдовствующей кузине? – подняла голову обитавшая в Луизе гадюка. – Неужели вы так скрытны?

– Никому, – простодушно подтвердил Эйвон, – но вам я расскажу все. Я был болен, но тревога и сознание собственной никчемности были страшнее болезни. Я не находил покоя, и ноги сами принесли меня сюда, на любимую скалу Эгмонта.

Небо покрылось тучами, вставал туман, было тяжело дышать. Я устал и присел на один из валунов, потом встал, чтобы идти дальше, и вдруг увидел человека. Он стоял на такой же высоте, что и я, и смотрел мне в лицо.

Незнакомец был в цветах Дома Скал, и я решил, что это гонец, поднявшийся за мной, но не желающий прерывать мои размышления. Я его окликнул, он не ответил, тогда я пошел к нему; он тоже двинулся мне навстречу, повторяя мои шаги, движения, жесты…

Когда между нами осталось всего нескольких шагов, я узнал самого себя. Признаюсь, я испугался, но постарался этого не показать. Я протянул к своему двойнику руку, он сделал то же, я закричал, и эхо четырежды повторило мой крик. Меня охватил ужас, не понимая, что делаю, я выхватил шпагу. В ответ призрак обнажил свой клинок, и тут я увидел, что это уже не я, а Эгмонт. Он смотрел на меня, я на него… Не помню, сколько это длилось, потом мне в глаза ударил солнечный луч, показавшийся алым. На мгновенье я ослеп, а когда снова смог видеть, призрак исчез.

Голова у меня кружилась, я с трудом спустился со скалы, добрался до замка и потерял сознание прямо во дворе. На шестую ночь пришло известие о гибели Эгмонта. Он погиб в ту самую минуту, когда я его увидел. Он погиб, а я…

– А вы, к счастью, живы, – перебила Луиза, – и хватит об этом.

Стало тихо, Эйвон пережевывал давнишний бред, а ноги, окончательно замерзнув, готовились отвалиться. Добродетельная вдова без ног – это безобразие, и Луиза, наплевав на приличия, повлекла молчащего спутника вдоль скачущего ручья. Шагов через десять стало легче, и дама подняла лицо к кавалеру. Кавалер страдал то ли от несварения желудка, то ли от горьких воспоминаний, то ли от любви. Ну и пусть: хватит загонять петуха в курятник, пусть сам дорожку ищет.

Камень с мордами остался позади, и на том спасибо, а плеск воды напоминал о ручейке в Кошоне. Весной Герард мастерил из щепок лодочки и водил малышню их пускать, а они с Селиной собирали примулы и гиацинты…

Сказал бы кто капитанше, что она станет бояться не только за детей и кэналлийца, но и за Катарину, а ведь боится! И за, с позволения сказать, жениха Айрис боится, и даже за дуру Мэтьюс с ее брюхатой дочкой, а вот Раканыша госпожа Арамона задушила бы своими руками. Жаль, руки коротковаты, только и остается, что кудахтать над девицами да искать дорожку к Савиньяку.

Над головой что-то захлопало: на щербатый валун плюхнулась ворона, выругалась и тут же сорвалась прочь.

– Весной здесь растут анемоны, – нашелся наконец Эйвон, – а ниже, вдоль ручья, распускаются незабудки.

Слава святой Октавии, о цветочках, а не о покойниках!

– В Рафиано, где я провела детские годы, – за какими-то кошками соврала Луиза, – растет трутный гриб. На пнях. А на полях – бобы, кормовые. И еще спаржа. Ее едят.

– Это прекрасно, – не очень уверенно одобрил спаржу Эйвон и вернулся к местным прелестям. – Скальный ручей впадает в Надорское озеро. Сейчас оно замерзло, но летом его берега покрыты…

– Фиалками? – с готовность подсказала Луиза. – Ландышами? Колокольчиками? Ромашками?

– Ромашками, – выбрал Ларак. – А у воды расцветают ирисы… Сударыня, вы прекрасны… Я люблю вас, нет, не люблю, я вас боготворю!

3

Ну вот он и пробил, великий миг! Прекрасная Луиза в алом плаще возвышается над фамильным ручьем, а перед ней преклонил колени самый настоящий граф. Теперь никуда не денешься, придется скреплять. Поцелуем.

– Эйвон, – произнесла Луиза, кусая губы, а непрошеный то ли смех, то ли плач выгрызался наружу амбарной крысой, – не говорите так.

– Я знаю, что недостоин вас. – Родич великого Эгмонта шумно вздохнул. – Я не могу ничего предложить в обмен на зажженный вами свет, озаривший мою убогую жизнь.

Тут не возразить: жизнь в Надоре и впрямь убогая, озаришь и не заметишь.

– Встаньте, сударь, – потребовала Луиза, переминаясь с ноги на ногу. Дернуло же ее не замотать лапы, хотя в меховых сапогах по скалам не попрыгаешь. Решено, когда в нее влюбится маркиз, пусть объясняется или летом, или у камина.

– Я готов оставаться здесь вечно, – лицо Ларака стало вдохновенным, – только б видеть вас, слышать вас голос, чувствовать ваше дыхание!

Еще немного, они тут навечно и останутся. Луиза с трудом сдержала рвущийся наружу чих.

– Граф, – заботливо проворковала она, – вы можете простудиться, давайте продолжим разговор в тепле. Мы могли бы спуститься к тракту.

Про трактир пока лучше не говорить, трактир – это низменно!

– Что значит болезнь и даже смерть в сравнении с вами, – начал Эйвон. Нет, так просто он не уйдет, остается одно.

Госпожа Арамона торопливо облизнула губы и облапила влюбленного, вынуждая встать. Именно так она заставляла перебравшего мужа доползти до кровати, а ведь, останься старой девой, растерялась бы!

У поднятого с колен Эйвона пути к отступлению не оставалось. Он еще пытался что-то бормотать, но Луиза решительно пресекла разговоры, впившись в колючие усы.

Целовать Эйвон не умел, но от него пахло целебными травами, а не тинтой. А ты хотела «Черной крови» и шадди? Обойдешься!

– Сударыня, – Ларак сжал Луизу в объятиях, стало немного теплее, но не ногам, – я никогда не изменял жене… Никогда.

– Я тоже, – призналась женщина. Не изменяла, хотя сны были. Сны, в которых она видела над собой синие глаза.

– Мы убежим, – бубнил Эйвон, – убежим… далеко… Мы будем