Донни Браско: моя тайная жизнь в мафии. Правдивая история агента ФБР Джозефа Пистоне - Ричард Вудли

не могу назвать даже их имен.

К слову, фамилию им пришлось поменять — вместо Пистоне взяли новую. Для них не было особой разницы, все равно мы никогда не путешествовали под моей настоящей фамилией, ведь я постоянно менял имена. Да и девочек вечно донимали всякими шутками про «вставить пистон», поэтому они были только рады переменам. К тому же, я понимал, что рано или поздно они выйдут замуж и все равно сменят фамилию.

Сам же я продолжал использовать разные имена, чтобы запутать возможных врагов, и это сильно напрягало моих близких. Иногда жена путалась на стойке в аэропорту, пытаясь вспомнить, кем я назвался сегодня. Бывало даже так, что в химчистке ей приходилось перебирать несколько вариантов, чтобы угадать, под каким именем я сдавал вещи.

Мое длительное отсутствие все больше беспокоило родных. «Что за брак у нас такой, когда мужа никогда нет дома», — часто сетовала жена по телефону. Но брак оказался крепче некуда, раз выдержал все шесть лет операции.

Жена справлялась с ситуацией, как умела: все проблемы решала своими силами, словно у нее и не было мужа, по ее собственному выражению. Не в ее характере было жаловаться или жалеть себя. Вся семья перебралась на новое место всего несколько месяцев назад, и переезд дался нелегко. Жена восстанавливалась после серьезной операции, которую перенесла незадолго до этого. Дети тоже с трудом осваивались, отказывались идти в школу. Со всем этим разбиралась жена, я лишь мог делиться советами и словами поддержки по телефону. Друзья выручали, старались вытаскивать жену из дома. Дочери постоянно приглашали своих друзей в гости, жена любила готовить для больших компаний. Иногда она брала старшую и отправлялась в город погулять и побродить по магазинам.

Чтобы не сойти с ума от волнения за меня, она поддерживала видимость обычной повседневной жизни дома. По ее словам, после того как я ушел во внедрение, труднее всего оказалось следить за счетами и оплачивать их, чего она раньше никогда не делала. Это занятие стало для нее самым ненавистным на свете.

Она рассказывала, как загружала себя до такой степени, что мысли об одиночестве просто исчезали. Но когда мне удавалось дозвониться до дома, жену прорывало. Она изливала душу, иногда очень необычным образом. Ее так замыкало на бытовых проблемах, что она говорила только про них: то газонокосилка не заводится, то стиралка сломалась… Я пытался объяснить, что у меня мало времени, давай не будем об этой ерунде. «Эта ерунда — моя жизнь. Больше у меня ничего не осталось», — говорила она. Бывало, мы орали друг на друга.

Телефон стал для нас единственной связующей нитью, спасательным кругом. Обычно я звонил и разговаривал со всеми по очереди. Жена рассказывала, как дела у дочек. Меня это интересовало в первую очередь. Проблем хватало: плохо учатся, не слушаются ни дома, ни в школе. Жена жаловалась, я пытался разобраться, но по телефону мои советы звучали весьма беспомощно. В итоге все заканчивалось слезами и истериками. Дети очень переживали, что меня постоянно не бывает дома, и работа в их глазах выглядела слабой отговоркой. Конечно, жена пыталась им объяснить, что папа несет очень ответственную службу, но какое им было дело до моей службы? Они же дети, им нужен отец.

В особо тяжелые периоды жена заявляла: «Либо увольняйся, либо разводимся». Я понимал, что она говорит на эмоциях. Но дочери, которые иногда слышали разговор, думали иначе.

Младшая иногда даже специально притворялась ребенком из неполноценной семьи — будто мы и в самом деле в разводе. Так она подражала некоторым друзьям, у которых действительно разошлись родители. Это помогало ей переживать тяжелые периоды, особенно во время переездов.

В мои редкие визиты случался обратный эффект. Жена описывала его так: «Я очень по тебе скучаю, безумно хочу тебя видеть. Но когда ты приезжаешь, меня аж злость берет. Двух часов не проходит, как ты начинаешь строить из себя главу семьи, словно никуда и не пропадал. Хочешь, чтобы все было по-твоему. А я привыкла, что все по-моему, ведь это я занимаюсь семьей, пока тебя нет».

У меня это выходило абсолютно машинально, но жена не могла сдержать обиду. Чтобы заново притереться друг к другу, требовалось дня два, но такая роскошь выпадала редко. Чаще я приезжал на один день. Еще чаще — на полдня или вовсе на вечер. Жена цеплялась за собственную, уже сложившуюся систему жизни, в которой я стал чужим. Нам даже пришлось купить новую, более широкую кровать: она настолько привыкла к свободному пространству, что не могла спать со мной в обнимку.

Дочери взрослели и все чаще проводили время вне дома. Как ни приеду, они вечно куда-то намылились. Спрашиваешь: «Не хотите побыть дома со мной?»

А они отвечают: «Ну ты же никогда не бываешь дома с нами!» Или вообще: «Пап, мы уже привыкли на тебя не рассчитывать, поэтому наши планы — это наши планы».

Иногда я проводил с семьей целый день, потом ночевал и рано утром уходил, пока никто не проснулся. Я не предупреждал о своих намерениях — младшая дочь плакала при встречах и при расставаниях.

Меня тоже многое расстраивало. Если во время моего визита всплывала какая-то проблема, я пытался ее решить моментально, на ходу, ведь времени на раздумья не было. Приходилось изобретать новые правила. В ответ дочери кричали, что я не имею права раздавать указания, приходя на один день. Иногда я и сам понимал, что просто действую им на нервы.

Со временем девочки привыкли, что ответы на их вопросы есть только у мамы. Они с ней советовались, делились своими переживаниями. Конечно, меня это задевало.

В конце концов моя семья возненавидела мою работу, а заодно и все ФБР: «Им плевать на тебя, на нас. Как они могли отправить семейного человека на такое задание?»

Моя жена пролежала в больнице почти две недели. Вернувшись домой, она поняла, что стала практически беспомощной. Из-за нарушенного зрения ей приходилось носить специальные затемненные очки, а по ночам надевать тканевую маску — свет сильно резал глаза. Под кожей еще оставались мелкие осколки стекла. Пластическая операция могла все исправить, но надо было ждать год, чтобы раны успели как следует зажить. На сломанную руку наложили гипс, и жена даже могла шевелить пальцами, но чашки и стаканы все равно так и норовили выскользнуть на пол. Подобные вещи сильно ее расстраивали.

Моя супруга всегда была самодостаточной, активной и жизнерадостной. Занималась аэробикой, играла в теннис. Она любила ухаживать за