Есть ли будущее у капитализма? - Дерлугьян Георгий

Негласный социальный договор поддерживает легитимность не только капиталистического предпринимательства, но и государств, которые обеспечивают его сохранение: граждане мирятся с неравенством и экстернализацией долгосрочных издержек в обмен на рост. Сегодня все страны с высоким ростом в Азии, Латинской Америке и Африке сталкиваются с серьезными затруднениями, пытаясь сбалансировать свою модель роста так, чтобы можно было сохранить национальное единство и поддержать инвестиции в условиях будущего роста. Не очевидно, что им удастся сохранить недавние темпы роста, особенно в глобальной экономике с низким ростом, а в отсутствие такого роста они столкнуться с лопающимися спекулятивными пузырями и гражданским недовольством.

Европа и США имеют дело с теми же проблемами, но у них нет преимущества оптимизма или роста. Тревоги по поводу длительного отсутствия экономического роста и явная политическая неспособность разобраться с ним довольно заметны, однако пока они не породили реакцию в виде социальных движений, которые могли бы действительно определять возможные исходы. Ответ народа на экономический кризис и слабую легитимность государства принимал в основном форму правых и нередко ксенофобских выступлений. Ответ европейских правительств — изнурительные попытки восстановить баланс государственного бюджета за счет программ жесткой экономии, совмещаемых с сохранением капитала основных выгодополучателей финансиализации и главных виновников кризиса. США для стимулирования роста сделали больше, однако они страдают от тупиковой в политическом плане ситуации, а также от все той же уверенности в том, что налогоплательщики должны нести издержки в гораздо большей мере, чем финансовые институты или их инвесторы.

В период устойчивого ощутимого роста, особенно после Второй мировой войны, капитализм создавал занятость вместе с ростом заработной платы. В то же время экономический рост поддерживал расширение здравоохранения, образования, транспорта и других основанных на прогрессивном налогообложении и государственных инвестициях благ, которыми пользовалась основная часть граждан. Сегодня же граждане сомневаются в том, что их детям уготовано большее благосостояние и больше возможностей, чем им самим. Желание граждан богатых стран стать еще богаче наталкивается на потребность этих стран в сохранении своей международной конкурентоспособности (не только в торговле, но и для того, чтобы можно было потребовать лояльности от элит и корпораций, которые готовы убежать от режимов с высокими налогами). Есть все причины ожидать того, что темпы роста в старых богатых капиталистических странах ядра будут отставать от глобального роста, так что, даже если они останутся богатыми, при отсутствии больших структурных реформ улучшения будут сокращены. В то же время институциональные структуры, которые издавна гарантировали общую легитимность капитализма, размывались с 1970-х годов и еще больше — в контексте финансового и бюджетного кризиса.

Термин «неолиберализм» используется для обозначения пакета политических программ, которые были нацелены на снижение государственных расходов и активного участия государства в экономической деятельности, а также на сокращение государственного регулирования капиталистических рынков. Этот либерализм, сложившийся после 1970-х годов, многим обязан либерализму XIX века. Главное отличие состоит в том, что более поздняя версия стремилась упразднить комплекс социальных гарантий и экономических структур, введенных в действие в качестве составляющей зрелого капитализма. Ее главными мишенями стали институциональные структуры, внедренные в ответ на Великую депрессию, а также в период длительного послевоенного бума. Однако связь с либерализмом XIX века поучительна, поскольку она заставляет нас признать то, что противоречие между стремлениями «необузданного» капитализма и попытками компенсировать ограничения и эксцессы капитализма родилось не сегодня. В XIX веке либералы часто стремились к упразднению традиционных институтов, которые стояли на пути капиталистических прибылей, а также к ограничению новых институтов. И та же проблема стоит сегодня перед всем развивающимся миром.

Например, в Китае развитие весьма динамичного капитализма вступает в противоречие с давно сложившимися структурами местных общин, а также с альтернативными институтами, введенными в строй в коммунистическую эпоху, — такими как «данвей» (danwey), благодаря которым «трудовая ячейка» стала главным поставщиком жилья, медицинских услуг и рабочих мест (напоминая в какой-то мере патерналистские рабочие поселки ранней стадии западного капиталистического развития). Рабочие, устраивающиеся на новые места и особенно переезжающие в поисках новой работы в быстро растущие городские регионы, лишаются как старых форм социального капитала, обеспечиваемого их родными общинами, так и институциональной поддержки, раньше предлагаемой данвей. В городах они усваивают новый образ жизни, им удается устроиться, если у них есть деньги, на которые можно купить рыночные заменители старых форм обеспечения, но если их нет, то у них возникает еще больше проблем. Иногда они создают для себя новые социальные институты — примерно так же, как мигранты в городах вроде Шанхая поколение назад создавали землячества и клановые ассоциации. Часто им приходится вести маргинальное существование, они пытаются накопить денег для того, чтобы отправить их домой или же привести семью в город. Правительство пытается регулировать этот процесс, например, используя систему «хукоу» (Hukou) для ограничения нелегального доступа мигрантов к таким городским институтам, как школы. Само существование этого ограничения является, с одной стороны, доказательством институционального дефицита, а с другой — инструментом социального контроля.

Однако, если Китай и дальше будет развиваться в капиталистическом направлении, ему понадобятся более сильные институты. Государство и в самом деле расширяет образование и перестраивает здравоохранение, в чем немаловажную роль играет внедрение новой системы первичной медицинской помощи. Многие обеспокоены тем, будут ли институты обеспечивать уход за пожилыми людьми в быстро стареющем обществе (в котором семейный уход подорван не только меняющимися установками, но также трудовой миграцией и программой «одна семья — один ребенок»). Можно лишь гадать о том, как будет решаться проблема защиты от безработицы и как будут предоставляться социальные услуги. В роли новых институтов могли бы выступить благотворительные инициативы или же общества взаимопомощи, хотя пока государство не готово предоставлять им достаточно большую самостоятельность. Совершенно очевидно, что оно и дальше будет идти по капиталистическому пути, но не совсем ясно, потребует ли это воспроизводства западных институтов, копирования западного либерализма, который пытается свести такие институты к минимуму, или же некоей собственной версии государственного капитализма («с китайским лицом»).

В последние четыреста пятьдесят лет государственный капитализм был исключением, но, возможно, капитализм преобразится так, что эта его разновидность получит большее распространение. Можно утверждать, что советский коммунизм уже предполагал нечто вроде государственного капитализма. И наверняка такой капитализм работал при фашизме. Там, где правительства используют сегодня реакционный национализм для упрочения своей легитимности, государственный капитализм начинает казаться более вероятным. Ключевой момент заключается в том, что будущий капитализм не обязательно будет продолжением «либерального капитализма», господствовавшего два последних столетия западной истории. Широко признанная связь между капитализмом и либеральной демократией может оказаться лишь одним из способов привязать капитализм к политике, обусловленным конкретными историческими условиями и столкновениями.

Конечно, неолиберализм во внутренней политике был тесно связан с международной поддержкой «свободной торговли». Сокращение тарифов и других видов торговых ограничений в определенном смысле напоминает снижение ограничений на внутреннюю мобильность и свертывание государственного вмешательства в рынки. Обеспечение военной безопасности (или преимущества), а также предоставление социальной помощи сходится с вероятными преимуществами капитальных инвестиций, осуществляемыми под присмотром государства, и буферных зон, защищающих от глобальных рынков, а потому государственный капитализм становится вполне убедительной моделью. Особенно высока его вероятность в странах с небольшим опытом либеральной демократии. Конечно, у западных государств тоже были свои коммерческие предприятия, особенно в сферах транспорта, коммуникации и энергетики, однако они редко создавались с целью именно накопления капитала, а не компенсации провалов рынка. Отличительным признаком неолиберализма стало как раз требование приватизации, которая была с размахом проведена не только в старых экономиках ядра (например, в Британии), но и в ряде развивающихся стран, особенно в Латинской Америке. В любом случае открытым остается вопрос о том, будет ли характерная институциональная структура, необходимая для развития капитализма, проводить между государством, коммерческими институтами и гражданским обществом те же четкие различия, что были раньше на Западе.