Новые забавы и веселые разговоры - Жак Ивер

– Какую вы носите одежду?

– Клобук.

– А много в вашем монастыре монахов?

– Очень.

– Какой вы едите хлеб?

– Черный.

– Какое вы пьете вино?

– Светлое.

– Какое мясо вы едите?

– Говяжье.

– Сколько у вас послушников?

– Девять.

– Как вы находите это вино?

– Добрым.

– Вы не пьете такого?

– Нет.

– А что вы едите по пятницам?

– Яйца.

– А сколько их полагается на брата?

– Два.

Таким образом он отвечал на все вопросы, ни разу не оторвавшись от еды. Если он так же кратко читал свои утренние молитвы, то, надо полагать, он был хорошей опорой церкви.

Новелла LIX

О школяре-юристе и об аптекаре, который обучал его медицине

Один школяр, пробывший некоторое время в Тулузе, заехал в маленький городок Сент-Антонин, находящийся близ Кагора[217] в Керси, намереваясь заняться там повторением своих кодексов. Нельзя сказать, чтобы он в них особенно преуспевал, ибо более увлекался кодексами сердца и был в них большим знатоком, но он пришел к решению, что уж если выбрал себе профессию юриста, то должен ее держаться, хотя она ему и не совсем по плечу. Так как в небольших городах всякий приезжий тотчас же обращает на себя внимание, то вскоре по его приезде в Сент-Антонин к нему пристал с разговорами местный аптекарь.

– Добро пожаловать, сударь, – приветствовал он его и завел с ним беседу, во время которой школяр обронил несколько медицинских терминов, ибо, как человек образованный, он должен был уметь поговорить обо всем.

Услышав эти слова, аптекарь сказал:

– Насколько я могу судить, сударь, вы обучались медицине?

– Не совсем так, – ответил школяр, – но кое-что слыхал.

– Я полагаю, – продолжал аптекарь, – вы не хотите в этом сознаться потому, что не имеете намерения остаться в этом городе. Но уверяю вас, что вы ничего от этого не потеряете. У нас теперь нет врача. Наш врач недавно умер, оставив после себя сорок тысяч франков. Если вы согласитесь здесь остаться, то вам будет неплохо. Я вам дам квартиру, и мы с вами отлично заживем, если сумеем хорошо сойтись. Пожалуйте-ка ко мне обедать.

Выслушав аптекаря, который был человеком неглупым, ибо знал свое дело и живал в лучших городах, школяр согласился пойти к нему обедать, думая про себя: «Уж не попытать ли счастья? Если этот человек исполнит свое обещание, то у меня будет хорошее занятие. Сторона здесь глухая, никто меня не знает. Посмотрим, что из этого выйдет». Аптекарь привел его к себе обедать. Беседовали они все на ту же тему и после обеда сделались уже друзьями. Короче говоря, аптекарь уверил школяра, что он – врач, и тот в конце концов заявил:

– Видите ли, в чем дело. По своей специальности я еще не практиковался – вам это нетрудно заметить. Я имел намерение добраться до Парижа, поучиться там еще годик, а потом уж заняться практикой в своем родном городе. Но если я уж встретился с вами и нашел в вас человека, который желает доставить мне удовольствие, так же, как и я вам, то мы попытаемся заняться с вами делом. Я рад здесь остаться.

– Не беспокойтесь, сударь, ни о чем, – сказал аптекарь. – Я обучу вас врачебному искусству в две недели. Я имел дела с врачами и во Франции и в других странах, и у меня большой опыт. Я знаю все их приемы и все их рецепты наизусть. А, кроме того, в этих краях достаточно иметь лишь солидную внешность и уметь угадывать, для того чтобы заслужить славу самого ученого врача в мире.

И со следующего дня аптекарь начал его учить, как прописывают унции, драхмы, скрупулы, горсти и щепоти,[218] а еще через день рассказал ему название наиболее употребительных лекарств, научил его отмеривать дозы, примешивать, взбалтывать и всему прочему. Это продолжалось девять – двенадцать дней, в течение которых школяр, по совету аптекаря, не выходил из дому, под видом нездоровья, а сам аптекарь постарался распространить по городу слух, что этот молодой человек – самый лучший, самый ученый из всех врачей, какие только когда-либо приезжали в Сент-Антонин. Жители весьма обрадовались этому и, когда он стал выходить из дома, начали всячески его ласкать и наперерыв приглашать к себе. Все они с великим удовольствием заболели бы только ради того, чтобы доставить ему практику и удержать его в своем городе.

Но школяр (что я говорю, школяр? – доктор, прошедший науку у аптекаря!) ломался, посещал лишь весьма немногих, старался солидно держаться и во всем советовался с аптекарем, который неизменно давал ему указания. Но вот понесли ему со всех сторон мочу. А в этих краях от врача требовалось, чтобы он угадывал по моче пол больного, что у него болит и сколько ему лет. Но этот врач оказался еще умнее: он угадывал, кто были родители больного, женат ли он или нет, с какого времени женат и сколько у него детей. Словом, с помощью господина аптекаря он узнавал у всех своих пациентов, от старого до малого, всю их подноготную: как только кто-нибудь приходил к нему с мочой, аптекарь принимался его расспрашивать, и, пока врач сидел у себя наверху, он узнавал все, что нужно, а затем, попросив посетителя немного подождать, тайком передавал врачу все сведения о том, кто принес мочу. Взяв мочу, врач немедленно принимался рассматривать ее сверху, ставил руку между посудиной и светом, опускал ее и с подобающей миной говорил:

– Это женщина.

– О, сударь! Вы говорите правду! Ей-богу!

– У нее болит левый бок под грудью (голова или живот, смотря по сведениям, которые давал ему аптекарь). Около трех месяцев назад она родила дочь.

Изумлению принесшего мочу не было границ. Немедленно же бежал он рассказывать по всему городу все, что слышал от врача, и слава о его учености переходила из уст в уста. Он сделался там первым человеком. Если случайно аптекаря не было дома, он сам выпытывал у руэргцев[219] нужные сведения, начиная с удивленного восклицания: «Тяжелая болезнь!» После чего посетитель тотчас же проговаривался: «у него» или «у нее». Затем, немного посмотрев мочу, он спрашивал:

– Ведь это мужчина?

– Сущая правда! Это – точно мужчина.

Когда же ему приходилось принимать больного при свидетелях, он всегда старался держаться поближе к своему учителю, и тот говорил с ним на медицинской латыни, которая была в те времена нежна, как крашеное сукно. Под этим сукном он передавал ему и рецепт, делая вид, что говорит о чем-то постороннем. Предоставляю вам полюбоваться на врача, пишущего рецепты под диктовку аптекаря! Но не знаю, что тут было причиной, мнение ли, которое он завоевал среди своих пациентов, или что-нибудь другое, а только больные, лечившиеся у него, выздоравливали, и не было во всем этом краю ни одного сына доброй матери, который у него не побывал бы. Все считали для себя счастьем заболеть, пока он у них, ибо думали, что если он от них уедет, то такого врача им уже не видать. Ему подносили тысячи всяких подарков – дичь, посудины с вином, и женщины вышивали для него платки и рубашки. За ним ухаживали, как за петушком под корзинкой,[220] и благодаря этому месяцев через шесть, через семь он сумел скопить изрядную кучу экю, да и аптекарь при его помощи тоже от него не отстал.

После этого он решил уехать, будто бы получив от родных письмо, в котором ему наказывали немедленно приехать, и отправился в Париж, где занялся изучением медицины. Но, может быть, никогда он не был таким хорошим врачом, как во время своего обучения, то есть никогда у него дела не шли так хорошо, как в том городе, ибо судьба бывает иногда более благосклонной к смельчакам, чем к благоразумным людям. Ученые люди слишком рассудительны: они взвешивают обстоятельства, опасаются и сомневаются, порождая этим недоверие к себе и охлаждая у людей желание обращаться к ним за советами. И в самом деле, говорят, что попасться в руки к счастливому врачу – лучше, чем к ученому. Итальянский врач это прекрасно понимает, и, когда у него бывает досуг, он пишет две-три сотни рецептов на случай разных болезней, а затем, собрав их в кучу, кладет в карман. Когда кто-нибудь приносит ему мочу, он вынимает наугад, как вынимаются лотерейные билеты, рецепт и вручает его пациенту со словами: «Dio te daga buona!».[221] Если больной выздоравливает: «In buona hora».[222] Если больному становится хуже: «Suo danno».[223] Вот что творится на белом свете!

Новелла LXI

О приговоре бретонского прево, повесившего Жана Трюбера[224] и его сына

Жил в Бретани один человек, и, надо сказать, человек дрянной. Звали его Жаном Трюбером. Он много раз попадался на кражах, и, казалось, получив в одном месте трепку, в другом – порку, он должен был бы немного образумиться, но, напротив, он так к этому привык, что не только не исправлялся, но даже начал обучать своему ремеслу пятнадцати-шестнадцатилетнего сына, водя его с собою на промысел.

Как-то раз они украли у одного богатого крестьянина кобылу. Тот сразу же заподозрил в этой краже Жана Трюбера и сумел с помощью надежных свидетелей доказать, что Жан Трюбер увел его кобылу в среду на базар, находившийся в пяти-шести милях от деревни, где и продал. Жана Трюбера вместе с сыном выдали прево, и ему недолго пришлось ждать суда и приговора, в котором, между прочим, значилось следующее: «Жана Трюбера за кражу и увод взрослой кобылы повесить и удавить, и мальчик должен быть вместе с ним». Затем прево передал Жана Трюбера и его сына палачу и откомандировал с ними своего актуариуса[225] – парня не особенно ученого. Когда дело дошло до исполнения приговора, палач высоко и быстро повесил отца, а затем спросил актуариуса, что он должен сделать с мальчуганом. Актуариус прочел приговор, внимательно рассмотрел слова «и мальчик должен быть вместе с ним» и велел палачу делать свое дело. Палач сделал. Он вздернул и мальчугана, который уже совсем повесил голову, и, что гораздо хуже, удавил. Исполнив приговор, актуариус пришел к прево, и тот его спросил: