Новые забавы и веселые разговоры - Жак Ивер

Однажды, исповедуя одного бедного поденщика, он спросил:

– Не был ли ты честолюбивым, сын мой?

Бедняк ответил, что не был. Он полагал, что это слоео употребляется только знатными господами, и раскаивался В том, что пришел исповедоваться к этому важному священнику, который говорит такие мудреные слова, как «честолюбив». Может быть, это слово поденщик когда-нибудь и слышал, но не знал, что оно значит. Между тем священник продолжал его спрашивать:

– Не прелюбодействовал ли?

– Нет.

– Не был ли неумерен в пище?

– Нет.

– Не был ли горделивым?

А поденщик все отвечает: «Нет».

– Не был ли гневливым?

И еще того менее. Видя, что исповедовавшийся на все вопросы отвечает «нет», священник сделался весьма «изумливым».

– Не был ли ты похотливым?

– Нет.

– В таком случае, с чем же ты ко мне пришел?

– Я каменщик, – ответил тот, – а вот у меня с собой лопатка.

Другой исповедовавшийся отвечал совершенно так же, но казался немного поразвитее первого. Он был пастухом.

– Ну, сын мой, – начал его спрашивать священник, – хранил ли ты заповеди господни?

– Нет, – ответил пастух.

– Это плохо. А заповеди церкви?

– Нет.

– Так, значит, ты ничего не хранил?

– Я хранил только овец, – ответил пастух.

Был еще один исповедовавшийся, старый, как цветочный горшок, а может быть, он покажется кому-нибудь и новым. После того как он выложил священнику все, что хотел, тот спросил его:

– Ну, сын мой, что у тебя есть еще на совести?

Исповедовавшийся ответил, что у него больше ничего нет, если не считать один пришедший ему на память грех: он украл однажды недоуздок.

– Что же, друг мой? – сказал священник, – украсть недоуздок – грех не столь тяжелый. Я охотно даю тебе отпущение.

– Все это так, – сказал исповедовавшийся, – да на конце-то недоуздка была кобыла.

– Вот оно что! – сказал священник. – Это другое дело. Между кобылой и недоуздком большая разница. Тебе надо сперва вернуть кобылу. Как только ты это сделаешь, я на первой же исповеди дам тебе отпущение за недоуздок.

Новелла XLIII

О девушке, которая не хотела идти замуж за одного человека потому, что он проел у своей первой жены спину

Говоря о двусмысленностях, вызываемых произношением, нужно заметить, что французы имеют обыкновение произносить слова довольно мягко и не договаривать их до конца, вследствие чего весьма часто одни слова можно принять за другие, если их значение нельзя понять из каких-либо других слов, стоящих с ними рядом.

В городе Лионе одну молодую девицу выдавали замуж за вдовца, волею божьей похоронившего свою жену год или два назад. Этот человек пользовался славой плохого хозяина, ибо распродал и промотал имущество своей первой жены. Когда об этом браке зашел разговор, молодая девица спряталась за дверь и подслушала. Она услышала о женихе разные мнения и, между прочим, следующее: «Я не думаю, что ее за него выдадут. Это – человек нехороший. У своей первой жены он проел все приданое». Молодая девица поняла это слово не так, как понимал его собеседник говорившего, ибо была еще слишком молода и никогда не слыхала слова dot – приданое, которое в некоторых местах, и главным образом в Лионе, заменяет слово douaire, и подумала, что жених проел у своей жены dos – спину или хребет. Перепуганная девушка пошла поделиться своим страхом с матерью и напрямик заявила ей, что она не хочет идти замуж за того человека, который ее сватает.

– Почему же ты не хочешь, моя милая? – спросила ее мать.

– Маменька, – ответила ей дочь, – это ужасный человек. Его жена умерла оттого, что он проел у нее спину.

Когда это сделалось известным, над ней жестоко смеялись. Но она была вполне права, отказываясь от такого мужа. Проест ли муж у своей жены спину или приданое, – для нее одинаково плохо.

Новелла XLIV

О побочном сыне одного знатного сеньора, который позволил себя повесить ни за что и рассердился за то, что его спасли

У одного знатного сеньора был побочный сын, или, по крайней мере, сомнительный, отличавшийся необыкновенной рассудительностью. Он полагал, что за его родство с знатной семьей все должны чтить его, как принца, и что весь мир должен знать о его звании, происхождении и имени. Но для этого он давал слишком мало поводов, ибо большей частью скитался по стране в убогой карете, валандался со всяким людом, и с хорошим и с дурным без разбора, а нередко, проиграв где-нибудь в трактире и лошадей и платье, ездил на своей паре и без копья.

Однажды, очутившись в таком плачевном положении, он возвращался во Францию, чтобы привести себя в приличный вид, и, блуждая по Руэргу,[212] забрел в лес, где разбойники только что убили человека. Прево, гнавшийся за разбойниками, встретил нашего героя, одетого солдатом, и осведомился у него, откуда он идет. Наш герой удостоил его лишь ответом:

– А вам какое дело, откуда я иду?

– Да, я имею по вас дело! – сказал прево. – Не из тех ли вы молодцов, что убили этого человека?

– Какого человека? – спросил тот.

– Нечего спрашивать, какого! – сказал прево. – Вот покажу вам виселицу, так язык-то у вас живо развяжется!

– Что вы хотите этим сказать? – спросил наш герой.

Но за эти ответы прево схватил его (и, что гораздо хуже – за воротник) и поволок. Всю дорогу наш герой говорил:

– Ах, так вы осмелились меня схватить, господин прево? Ну что же? Пусть будет по-вашему.

Думая, что он угрожает ему товарищами, прево льнул к своей страже. Он довел его до ближайшего селения и учинил ему краткий допрос. Но наш герой в ответ на вопросы, кто он и как его зовут, только говорил:

– Вам скажут, кто я такой! Ах, так вы – людей вешать?

Сочтя эти угрозы за признание, прево присудил его к повешению и заставил подняться на лестницу. А наш герой подчинялся всему и только твердил:

– Клянусь вам, господин прево, ни одна из ваших жертв еще не обходилась вам так дорого! Так вы – людей вешать?

Когда он был уже наверху, по счастливой случайности, к толпе зрителей подошел один руэргец, который когда-то бывал при дворе и встречал там нашего героя. Он сразу же узнал его и, чтобы прочнее в этом убедиться, подошел ближе к лестнице.

– Господин прево, – сказал он, – что вы делаете? Ведь это – вот кто. Будьте осторожны.

Наш герой, услышав слова руэргца, сказал:

– Молчи, молчи же, черт побери! Пусть его научат, как вешать людей!

Узнав его имя, прево немедленно велел ему сойти вниз, а он все еще продолжал говорить:

– Ах, так вы хотели меня повесить? Ей-богу, вы дорого поплатились бы за это, господин прево! Зачем ты ему помешал? – сказал он руэргцу.

Обратите внимание: он позволял себя повесить для того, чтобы показать, как за него накажут. Кто может поверить, что он дворянин и даже сын знатного сеньора?

Этот бедняга не походил на того дворянина, которого государь назначил послом к английскому королю,[213] в то время когда последний был очень плохим французом.

– Ваше величество, – сказал дворянин, – моя жизнь и все мое добро принадлежат вам. Я не колеблясь отдам их вам, когда вы этого потребуете. Но если вы пошлете меня теперь в Англию, я оттуда уж никогда не вернусь. Вы отправляете меня на смерть, между тем как дело не столь спешное, чтобы его нельзя было отложить до того времени, когда гнев английского короля остынет. Теперь же, находясь в гневе, он непременно отрубит мне голову.

– Клянусь честью дворянина, – сказал король, – если он это сделает, я заставлю его заплатить мне за вашу голову тридцать тысяч своих, чтобы не быть в обиде!

– Но, ваше величество, – возразил ему дворянин, – из всех этих голов найдется ли хоть одна, которая могла бы мне подойти? Человека мало утешает мысль, что за его смерть отомстят.

Правда, благородный человек спокойно кладет голову под топор, когда этого требует его честь и любовь к отечеству.

Новелла XLVI

О портном, обкрадывавшем самого себя, и о сером сукне, которое он возвратил своему чулочнику

Там же, в Пуатье,[214] жил один портной, по имени Лион, большой мастер своего дела, отлично одевавший и мужчин, и женщин, и всех. Только иногда, выкраивая задник, он по ошибке вырезал для него вместо двух кусков три или вместо двух рукавов выкраивал для плаща три, хотя всегда догадывался пришивать два, ибо ведь у человека всего только две руки. Но он так любил оставлять себе на знамя,[215] что ухитрился для него нарезать себе кусков из всех сортов и цветов сукна. Даже когда он кроил что-нибудь для себя, ему казалось, что он употребит сукно не в пользу, если не отрежет от него образца и не спрячет его в коробейку или в сундук со знаменем, подобно тому вору, который, не зная что украсть, вставал по ночам и крал деньги из своего собственного кошелька. Я совсем не хочу сказать, что портные – воры. Они так же, как и мельники, берут лишь то, что им дают. Одна честная служанка говорила даме, которая ее нанимала:

– Видите ли, сударыня, я буду вам служить хорошо, но…