Создатель ангелов - Стефан Брейс

— Это же… — начал он, но не смог произнести этого вслух.

— Человеческие эмбрионы, — подтвердил Виктор.

Рекс закрыл руками глаза. Даже если бы ему отвесили пощечину, это было бы не так больно.

Если кто-то во всем этом деле и обманывал, то это был Рекс Кремер с того самого момента, когда узнал, что Виктор клонирует человека. Он понимал это, но считал, что у него нет выхода. Это была, как ему казалось, единственная возможность исправить ситуацию. Возможно, это было необдуманное решение или же он действовал в своих интересах, а может быть, просто был в панике, но в любом случае, это было его собственное решение. Виктор поставил его перед свершившимся фактом, но потом он сам разработал дальнейший сценарий и заставил Виктора следовать ему. Кремер использовал особую тактику. Для начала он сказал, что Виктор должен срочно клонировать взрослых мышей, потому что в тот момент от него ожидали именно этого. Вероятно, это был шаг назад, но таким образом он бы ответил на критику Солара и Грата, а кроме того — ученый подчеркнул это, — так можно разубедить всех остальных скептиков. К тому же Виктор смог бы подвести мостик для новости о человеческих клонах, которая иначе свалилась бы на голову человечеству как гром среди ясного неба.

Разубедить всех скептиков. Подвести мост. Всё человечество. Гром среди ясного неба.

Рекс Кремер и в самом деле использовал эти слова, и они произвели ожидаемый эффект. Виктор превратился в сплошной слух, и ординатор предложил ему продолжить ряд фотографий человеческих эмбрионов снимками мышиных.

— Я ведь должен что-то предъявить остальным, — объяснил он. — Это единственный способ убедить их.

— В чем? — спросил Виктор.

— В твоей правоте.

Этой фразой он нарочно задел чувствительное место, да и на самом деле он думал так же. Рекс действительно поверил, что Виктор зашел в своем эксперименте так далеко, как рассказал. На самом деле он сомневался в благополучном окончании эксперимента гораздо больше, чем в самом эксперименте в целом, по крайней мере, в этот момент. В глубине души он еще надеялся, что эмбрионы не приживутся в матке и потом будут отторгнуты материнским организмом. Так он в любом случае был бы избавлен от угрызений совести. Но не это тревожило его в первую очередь.

— А если они захотят узнать, где сами эмбрионы? — спросил Виктор.

— Тогда мы скажем, что они были отторгнуты. Я могу показать деформированные эмбрионы из моих собственных опытов.

— Мы? Ты сказал «мы скажем»…

— Да, Виктор, мы. Ты и я. Мы должны согласовать, что будем говорить. Позже, когда придет время, мы расскажем правду. И тогда они поймут нас. Сейчас главное — выиграть время. Мы должны подготовить мир к тому, что случится.

Виктор кивнул, и Рексу показалось, что он его убедил. То есть его предположение о том, что Виктора можно направить в нужную сторону, правильно подобрав слова, оказалось верным. На Виктора можно было воздействовать риторикой. Он ценил слово больше, чем науку. Или же считал слово наивысшей наукой. Этого Кремер пока не понял, да это и не было так уж важно. Оба предположения, в любом случае, объясняли, почему Виктор не придавал значения научным отчетам. Ведь в них главными были не слова, а факты, ну а высокий стиль и вовсе не приветствовался. Важным был каркас, а не оболочка.

Потом Рекс снова решил все проверить, задав еще один вопрос. Он был совершенно уверен, что всё уже понял, и заранее знал ответ.

Он спросил Виктора, почему тот решил клонировать самого себя, и был уверен, что тот скажет о Господе, который создал человека по образу и подобию Своему, как Виктор уже говорил раньше.

Но Виктор сказал совсем другое. Сначала он показал на свой рот. На шрам на верхней губе, наполовину скрытый усами.

— Вот поэтому, — сказал он.

Никаких высокопарных слов. Никакой риторики.

— Как это? — переспросил Рекс.

Его голос прозвучал неожиданно высоко.

— Это будет доказательством. Как цвет шерсти у мышей.

Рекс тут же понял, что он имел в виду. Вдруг все снова вернулось к науке. К ее основе. К доказательству.

— То есть ты хочешь сказать, — начал он с некоторым замешательством, — что если у ребенка при рождении тоже… — он неловким движением показал на свою верхнюю губу, — то это будет физическим доказательством, что этот ребенок — твой клон.

Виктор кивнул.

— Но ведь это может просто передаваться от отца к сыну, — заметил Рекс, не догадываясь, насколько точным окажется его замечание. — Это может быть просто наследственным. Ведь это генетическое отклонение, не так ли?

Виктор снова кивнул. Ответ у него уже был готов.

— Каждая губная расщелина уникальна, — сказал он заученным тоном. — Расположение, форма, глубина и ширина. То есть если я покажу, что расщелина у ребенка идентична моей…

— А как ты это сделаешь? — перебил его Рекс. — Ты же…

Он не сразу подобрал нужное слово и поэтому снова сделал неловкий жест. И тут ему вспомнилось слово. Прооперирован. Но прежде чем успел его произнести, Виктор пододвинул к нему бумажную папку.

— Вот так, — сказал он.

Рекс раскрыл папку и с изумлением стал всматриваться в фотографии (это были черно-белые снимки, контрасты казались еще более резкими), и каждая фотография беспощадно показывала шрам на протяжении всех этих лет. Он не мог отвести взгляда. И чем дольше он смотрел, тем сильней было чувство, будто его самого разрывали. Как будто эти снимки были заразными.

— А женщина, Виктор? — с трудом произнес он. — Эта женщина. Она знает?

Виктор промолчал, и Рекс все понял.

Виктор ничего не рассказал ей. Он пытался, но у него не получилось. Он хорошо начал, именно так, как запланировал. Сказал, что ребенок будет рожден из ее собственных яйцеклеток и сперма в зачатии участвовать не будет. Так было и на самом деле, и поэтому он произнес это с чистой совестью.

Она повторила его слова.

Собственные яйцеклетки. Никакой спермы.

Ее бурная реакция сразу дала Виктору понять, что женщина сделала из его слов выводы, о которых он вовсе не собирался говорить.

Она воскликнула:

— То есть ребенок будет очень похож на меня!

Он хотел ответить, что ребенок, которого она родит, не будет похож на нее. И даже близко не будет. Хотел добавить, что в следующий раз сможет сделать ребенка, похожего на нее. Который будет совсем как она.

Он хотел это сказать. Но тут она произнесла одну фразу.

Она сказала:

— Ребенок, похожий на меня. Это был бы настоящий дар Божий.

Ее слова глубоко задели его.

* * *

В гимназии Братства христианских школ в Эйпене Виктор Хоппе получил массу прозвищ, которые намекали на его внешность. Даже учителя, среди которых были не только духовные лица, но и миряне, иногда говорили о нем: «этот рыжий из второго „Б“» или «этот мальчик с заячьей губой из четвертого „А“». Конечно, Виктор слышал это, особенно когда ученики кричали ему вслед, но это его не беспокоило. Собственно говоря, мало что могло его беспокоить. Это было его счастьем в то время, потому что больше некому было защищать его, как это делал брат Ромбу на протяжении четырех лет.

Из-за его апатии ко всему окружающему говорили, что он окружен стеной, от которой все отскакивает, иногда даже в буквальном смысле, когда в него бросали мячом или чем-нибудь еще, но чаще фигурально, когда его обзывали или высмеивали.

Так как Виктор почти никак не реагировал, в конце концов издевательства прекратились. В начале каждого школьного года, когда в класс приходили новенькие и каждый пытался самоутвердиться, Виктору приходилось туго, но уже через пару недель его мало-помалу оставляли в покое, и, несмотря на выразительную внешность, опять начиналось неприметное существование.

Да и в интернате на него оборачивались все меньше, тем более что он беспрерывно был занят учебой. Виктор постоянно читал, всегда и везде. Он штудировал учебники, энциклопедии, журналы, справочники.

Список книг, которые он брал в школьной библиотеке, был впечатляюще длинным, но в то же время очень односторонним, потому что Виктора интересовали только книги, имеющие отношение к естественным наукам. Ни разу он не взял книгу о чем-то другом, постороннем.

Из-за своей крайней концентрации на предмете Виктор все больше отдалялся от окружающих, а они, в свою очередь, все больше отдалялись от него, главным образом из-за того, что Виктор, как часто говорили, вел себя очень странно. Если начинал говорить, то говорил всегда либо о чудесных свойствах человеческого организма, либо о функционировании рентгеновского аппарата, либо о новом лекарстве от той или иной редкой болезни. И уж принявшись говорить, никак не мог остановиться и говорил без всякого перерыва и в такой педантичной манере, что мало кто мог или хотел его слушать. Сам Виктор этого не осознавал, так как до него как будто не доходили сигналы из внешнего мира. И только когда учитель громким голосом приказывал ему прекратить рассуждения, он замолкал.