Лучший экипаж Солнечной (авторская редакция 2008 г.) - Олег Дивов

— Повод для подвига! — продекламировала Ива. — Не звучит. Мягко говоря, издевательская метафора.

— А я к этому и веду. Бывают люди, которые в нештатной ситуации борются только за свою жизнь. Ты можешь спасать целый корабль, но делаешь это на инстинкте самосохранения. И таких людей большинство. А есть немногие, в первую очередь спасающие других, исполняющие какой-то долг, ну, ты понимаешь… Таким повода не нужно, у них серьезное решение принимается на другом уровне. По велению сердца, как принято говорить. Вот такие вы с Рашеном. А я — из тех, из большинства.

— Ну и что?

— Понятия не имею, — сказал Эндрю. — Это я просто думаю вслух.

— Ты что-то не так сделал на «Декарде»? — осторожно спросила Ива.

— Не знаю. Может, ты мне объяснишь, так или не так.

— Пойдем в каюту, — предложила Ива. — Ляжем, обнимемся, я буду тобой любоваться, а ты мне будешь рассказывать.

— А можно я тоже буду тобой любоваться? — спросил Эндрю, впервые улыбнувшись с того момента, как ударился в философию.

— Обязательно! — рассмеялась Ива.

* * *

Как и все десантики, «Рик Декард» был цилиндрической самоходной баржой километровой длины, густо облепленной снаружи посадочными средствами. Половину внутреннего объема «Декарда» занимали тренировочные залы и казармы на тысячу пятьсот человек, другую — ходовая часть и служебные помещения экипажа. Орудий десантнику не полагалось, его задачей было таскаться в хвосте атакующей эскадры и после артподготовки бросать на поверхность тяжело вооруженную пехоту.

Пушечное мясо, в роли которого выступал размещенный на «Декарде» усиленный десантно-штурмовой полк, мало походило на легендарный земной спецназ времен Заварухи. Диверсионные группы, где каждый боец стоил целого пехотного взвода, ушли в прошлое за ненадобностью. Осталось только название: «десант». Еще остались устрашающие эмблемы, гордые лозунги и разноцветные береты. Только люди были совсем другие. Земля не могла расходовать на войне ценный материал. В десант шли отходы воспроизводства. Человеческий шлак.

Вернер часто бывал в казармах, проверяя работу систем жизнеобеспечения. Сначала он появлялся там с ремонтной бригадой, но вскоре стал ходить один. Так ему показалось надежнее. Он предпочитал дать кому-нибудь из солдат подержать свои тестеры, на что бойцы легко соглашались с почти детской гордостью. Это было полезнее для здоровья, чем телом заслонять техников, которым десантники так и норовили заехать в лоб. Профессиональные астронавты слишком открыто выказывали десанту свое презрение. А Вернер, хоть и тоже астронавт, был другой. Он хорошо понимал, что значит считаться изгоем. Поэтому в казармах его не обижали и держали почти за своего. Он даже завел себе там подружку во взводе связи — красивую, тупую как компьютер, мускулистую, психопатичную и бисексуальную. Это было серьезное достижение: обычно барышня из десанта скорее дала бы астронавту в рыло, чем еще чего-нибудь.

Экипаж глядел на Вернера косо, плевался за его спиной и объяснял такие выкрутасы тем, что Эндрю русский, человек без роду и племени, а значит, по жизни неразборчивый в связях. Вернер молча занимался своим делом. Обстановка на «Декарде» его раздражала. Он не ходил раньше на кораблях, где люди делились на «летный состав» и «пехотное быдло». Между экипажем и его живым грузом был перманентный конфликт, всегда готовый вылиться в драку. Вдобавок неврастеник Фуш этот конфликт не только поддерживал, но и разжигал, ежедневно собачась с десантным начальством.

Эндрю с удовольствием свалил бы из этой клоаки, но у него была на тот момент ограниченная годность «по психике». Старые травмы, полученные на «фон Рее», давали себя знать. Эндрю принимал транквилизаторы и с нетерпением ждал очередной медкомиссии. В дрязгах между флотскими и пехотой старался не участвовать и вообще держался особняком. На судне было неспокойно, а в случае больших неприятностей Эндрю предпочел бы оказаться на стороне тех, кто лучше обучен рукопашному бою.

Тем более что он десантников научился жалеть.

В десант нанимались интеллектуально отсталые и бесплодные. Зачастую рейнджер страдал и тем и другим сразу. Вся система вербовки строилась на убеждении человека в том, что лет за десять он (если выживет, конечно) заработает себе на сложную операцию или покупку донорских клеток. Некоторым десантникам на самом деле удавалось, пройдя огонь и воду, выйти на пенсию и завести детей. Но большинству уже сама армейская жизнь казалась достаточной премией. Вырваться в армию с должности оператора гидропонной фермы или наладчика промышленных роботов тоже было непросто — требовались хорошие физические кондиции, выносливость и придурковатая отвага. Десантники гордились собой и искренне любили свой образ жизни. Если ты с четырнадцати лет гонял комбайны по хлорелловой плантации, а придя домой, сам должен был думать, чего тебе пожрать и на какие деньги, то, конечно, четкий и размеренный казарменный быт покажется раем. Ты окружен грубоватой, но реальной заботой, всегда сыт, чисто вымыт и не страдаешь недосыпанием. Короче, вытащил счастливый билет. Тем более что десантников заставляли учиться. Некоторых просто грамоте, а немногих и в университетском объеме. В десанте не было элиты, точнее, ее взращивали из своих же, каждый офицер начинал сержантом, и это тоже был хороший стимул для неотесанных пролетариев. Их генералы выбрались из того же дерьма и служили живым примером успеха.

На «Декарде» пехота с утра занималась боевой учебой, после обеда садилась за парту, вечером устраивала пляски и спортивные игры, а ближе к ночи трахалась попарно и группами в специально отведенных помещениях. Иногда в казармах случались потасовки, но жертв обычно не было: по закону убийцу ждал расстрел на месте. Для серьезных разборок служили третейские суды, на преступников имелся полноценный трибунал, вора или насильника могли загнать на каторгу или отправить в штрафбат. Десантное начальство рулило железной рукой. Флотский командир, исполнявший при десанте функции перевозчика, в его внутренние дела не вмешивался.

Но в то же время командир десантного планетолета считался на корабле главным. И ключи от арсенала были не у пехотного дежурного офицера, а у старшего бодрствующей вахты. Один случайный выстрел из штурмового ружья мог натворить на борту таких дел, что о занятиях с тяжелым оружием не было и речи. Конечно, ни импульсный «кольт», ни даже «маузер» не продырявил бы наружную обшивку. Но порвать коммуникации ему было вполне под силу. Пехота тренировалась с макетами, а астронавты охраняли от нее арсенал, за что удостаивались отдельного презрения.

К началу второй марсианской кампании Вернер отслужил на «Декарде» полгода. Транспорт провел три учебных выброски, один ходовой тренаж, и все шло терпимо. Два мира — десантников и астронавтов — старались поменьше контачить во избежание серьезного рукоприкладства. Если не считать нескольких расквашенных носов еженедельно, обстановка на борту царила почти безмятежная. Подружка Вернера говорила, что он прелесть, в казарме его всегда ждал стакан. Войны не предвиделось, пехота накачивала мускулы и повышала интеллектуальный уровень. Десантный полковник и коммандер Фуш принципиально общались только через адъютантов. Тупеющие от безделья навигаторы учили ходовый процессор ругаться матом. Процессор упирался, как живой.

Когда стряслась беда, «Декард» заканчивал учебный поход, болтаясь в хвосте ударной эскадры Тернера. Внизу был Марс.

Неприятности застигли Эндрю в патетический момент, сидящим на унитазе с отрешенным взором. Вдруг загремели колокола громкого боя. Эндрю ругнулся, спустил воду, загерметизировал унитаз и, держа руками штаны, побежал надевать спецкостюм. Колокола звенели не переставая. «Это не учебная», — с удивлением подумал Эндрю и выругался крепче. Он не хотел на войну. Ему надоело участвовать в бессмысленном кровопролитии, к тому же он начинал подозревать, что его утомил космос.

Навстречу пробежал мужик с разбитой мордой и безумным взглядом — старпом. Эндрю удивился еще больше: старпому полагалось сейчас быть на вахте. Решив не делать поспешных выводов, Эндрю прыгнул в лифт, через три секунды выскочил из него на технической палубе и тут же огреб тяжелым по макушке.

Очнулся он, лежа на жестком, с туманом перед глазами и кровью на губах. Кто-то бросил ему в лицо мокрую салфетку. Эндрю машинально утерся, попробовал оторвать голову от пола — это был именно пол — и взвыл от головной боли.

— Не трепыхайся, лейтенант, — сказали ему. — Лежи, отдыхай.

— Что случилось? — пробормотал Эндрю. — В нас попали?

— Вроде того. Все узнаешь в свое время.

Эндрю подумал, что если он сейчас живой, то о нем и дальше позаботятся, и закрыл глаза. Все равно он ничего толком разглядеть не мог.