Правила игры в человека - Яна Листьева

тоже не любит не-город, и сюда надолго не приезжает – привозит меня, иногда ночует, иногда сразу сбегает назад. Навещает, но не каждые выходные, а через одни, через двое, раз в месяц – когда как с работой.

– Я-то не против, только рельсы сюда что-то никак не проложат, – смеётся мама, а я улыбаюсь ей и молчу. Мне уже десять, но к нашей с бабушкой двойной жизни я до сих пор не привыкла.

Забываюсь, вот как с электричкой, могу ляпнуть невпопад про янтарный пирог, про кашу с грозой, про сердечные капли из лепестков «золотых шаров», и мама хмурится на мгновение, но потом смеётся – что, новая книжка со сказками у тебя? Бабушка балует, да? Да, отвечаю, конечно, бабушка балует меня ещё как. Ты даже не представляешь.

Бабушка говорит:

– Аль, поехали сегодня на берег, а? Через час электричка, как раз успеем позавтракать.

На берег не ехать нет дураков, а до станции нам идти десять минут. Платформа ветшает всё больше, совсем как бабушкин дом, но наша электричка всё ещё ходит. Мне кажется, она будет ходить, пока бабушка здесь, а потом, наверное, перестанет. Не уверена, что она будет приходить для меня.

Я сажусь у окна, смотрю на стволы деревьев, перекрывающие пути – за заброшенной веткой никто не следит, и каждый год в грозу что-нибудь падает, но мы проезжаем по гладким рельсам до самого моря, как и всегда, только ветки иногда мелькают у самого моего носа.

Станция стоит на холме, с него нужно спуститься-сползти по песку на берег. Бабушка называет это «давай поиграем в метеориты», будто мы летим вниз к земле, а за нашими спинами горит хвост кометы, яркий-яркий и слегка тревожный, как в книгах у Туве Янссон.

Бабушка уходит купаться и не возвращается очень долго, с каждым летом всё дольше. Один раз мне даже пришлось ждать её на берегу весь вечер и всю ночь до рассвета. Я сначала плакала, потом устала плакать и начала петь колыбельные, которыми бабушка баюкала меня раньше. Теперь-то я засыпаю сама, вернее, не засыпаю, а неохотно отрываюсь от книжки, когда глаза начинают слезиться, и выключаю бесполезную на рассвете лампу.

Колыбельные сработали быстро: бабушка вернулась на третьей, золотистая, смущённая, солёная и пряная от воды. Сказала, это я хорошо придумала, и чтобы в следующий раз, когда мне кажется, что её слишком долго нет, я сразу пела ту, которая про лампу на подоконнике, она лучше всего помогает позвать кого-то домой.

Мы ехали потом в электричке, бабушка рассказывала про деда, как он не любил не-город, потому что встретил её когда-то на берегу. Был как мама – не знал ничего, кроме того, что в городе лучше, меньше соблазнов, незачем испытывать судьбу почём зря.

Он не держал бабушку, она сама решила остаться. Надеялась, что будет подольше, но уж как получилось.

Собиралась уйти сразу после него и ушла бы, но «твои сны так отчётливо шумели морской волной, что я решила ещё задержаться».

Вздохнула, купила дачу подальше от моря, поливала сад туманами и грозой, пела мне колыбельные про звёзды и лампу на подоконнике, шептала маме в трубку «да, спит уже, всё в порядке».

Меня никогда не пугало и не удивляло ничего из того, о чём бабушка просила не рассказывать маме. Я только путаюсь иногда, забываю, проговариваюсь, но книжек «со сказками» у меня целый шкаф, и на них можно свалить что угодно.

Думаю, рано или поздно бабушка перестанет откликаться на колыбельные. Ещё какое-то время у нас точно есть, я чувствую это морской водой, которая внутри у меня тоже шумит, где-то там, глубоко. Иногда вместе с кровью, иногда вместо неё – последнее редко.

Не знаю, будет ли приходить электричка, когда я останусь одна. Смогу ли я найти берег, станцию, дом?

Уверена, что мама забудет сразу же и никогда не вспомнит, что была какая-то дача где-то незнамо где.

Но пока что бабушка каждое утро просыпается и идёт проверять землянику, и просит меня не выбрасывать косточки от абрикосов, апельсинов и персиков – собирается растить рощу, значит, я ещё всё успею.

Я рисую карту. План, как сюда добраться. Я рисую его каждый год и снова теряю, или не могу разобрать, что на нём нарисовано, или ещё иногда просто нахожу бумагу размокшей, пряной и пахнущей солью, и улыбаюсь невольно тому, как всё-таки это красиво.

В этом году мне исполнилось десять, но здесь я не помню об этом. Чувствую, что мне столько же, сколько морю, и что упрямства во мне не меньше, и рисовать этот план я буду хоть миллионы раз. Окрестные деревеньки, улица, дом, дорога до электрички, станция, бабушка на перроне, рельсы, станция, море.

Темнеет рано, особенно в августе, и мы с бабушкой подолгу сидим на крыльце. Пьём чай с грозовым раскатом, она рассказывает имена звёзд, я слушаю её голос и море, которое шумит в каждом слове.

Запоминаю, чтобы однажды суметь услышать наоборот.

Вдруг именно это и есть моя настоящая карта.

Ольга Березина

Моя идеальная сеть

Генерал-Космонавт Герой Император свалился на меня, как снег на голову. Как, впрочем, и всегда. К тому времени он был ветераном четырех Мировых войн – пяти, если считать за мировую Биполярный конфликт, и двух Межзвездных – и, конечно, давным-давно мертвым не один раз. Даже так – Дважды Мертвым (уж что-что, а титулы собирать он всегда умел). Но это вообще ничему не мешало. Мертвый Генерал-Космонавт куда круче живого.

Я засек его издалека – подскочил среди ночи как ужаленный. Сердце колотится, в голове противный такой дребезг. Приложил руку к полу – вроде ничего. В голове меж тем мутится и зудит. Спустил ноги на пол и посидел, дожидаясь, что дребезг либо усилится, либо прекратится. Он не прекращался.

На детской половине зажегся свет, послышалось хныканье. Выглядываю в коридор – жена кого-то из младших ходит туда-сюда, похлопывает дитенка по спинке. Дитенок выглядывает из-за мамкиного плеча, в такт подвывает жалобно. Дожидаюсь, когда мать развернется в конце коридора и подойдет ко мне, киваю головой на улицу. Она сонно улыбается мне и кивает в ответ. Лия. Я вспоминаю, ее зовут Лия – как мою старшую.

Младенчик опять принимается хныкать.

Карусель повернулась еще на один оборот – у очередного младенца режутся зубки. Нужно пройтись до зубной ивы. Да и голову проветрить не мешает, может, дребезг наконец уймется. Вытягиваю из дровяного угла топорик. Лет топорику столько же, сколько и дому. Миллион. Ручка отполирована до блеска, сидит в ладони крепко и ухватисто. Провожу большим пальцем по лезвию, чувствую остроту металла. Молодцы пацаны, держат его в порядке.

Ночь морозная и как бы не последняя октябрьская – я за числами давно не слежу. Но так припоминаю – да, вполне может быть и она,