Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин

Что ж, в Молдавии мне довелось бывать не однажды. Но самое незабываемое впечатление от «писательского десанта» в Молдавию – 1976 года.

Дни литературы в республиках проводили на самом высоком уровне. Обычно у трапа самолёта встречали писателей красивые девушки в национальных костюмах с караваем хлеба и солью, отряд пионеров, застывших с поднятыми в приветствии руками, и многочисленная толпа хозяев, руководимая секретарями ЦК партии и комсомола, зампреда Совмина республики и её министром культуры. Тут же на аэродроме вам выдавали значок, увидев который вам будет во всём помогать милиция, даже если вы пьяным заблудитесь, они вас бережно довезут до гостиницы.

Писательский десант 1976 года в Молдавию был как никогда огромен – человек под сто. Уже во Внукове в депутатской комнате поэт Олег Дмитриев провозгласил: «Ну что, десантники? По сто наркомовских грамм?» Все выпили водки и прихватили несколько бутылок с собой в самолёт. Так что когда он коснулся молдавской земли и остановился, твёрдым шагом по трапу сошёл, кажется, один только Виталий Михайлович Озеров, секретарь Союза писателей, возглавлявший делегацию. Остальные с шумом посыпались из чрева самолёта, зацеловали, затискали красивых нарядных девушек, фамильярничали с встречавшими, которых озабоченно спрашивали: «Как у вас тут? Проблем с коньяком нет?»

С этим проблем у руководства республики не было. В самом центре Кишинёва неподалёку друг от друга стояли две гостиницы. Одна называлась «Кодры» и принадлежала Совмину. Хозяином другой, безымянной, был республиканский ЦК. Туда поместили Озерова и некоторых вельможных писателей. Но мы, размещённые в «Кодрах», нисколько не чувствовали себя обделёнными. Каждому достался двухместный огромный номер с большим письменным столом, к которому придвинут был ещё и двухэтажный столик на колёсиках. И письменный стол, и этот двухэтажный были щедро сервированы: коньяк, шампанское, красное и белое вино, вода минеральная, вода фруктовая, пирожки, пирожные, конфеты и море фруктов.

А в сердцевине этого великолепия возвышался большой конверт с вашей фамилией, именем и отчеством, выведенными красивой вязью. В конверте – план Кишинёва, карта Молдавской ССР, много красивых приглашений на торжественные вечера, на банкеты. Но главная козырная карта, которую Вы можете показывать местным хозяевам, чтобы они трепетали, – небольшой прямоугольник плотного картона, на котором написано: «Уважаемый Геннадий Григорьевич! Рад приветствовать Вас на молдавской земле. Первый секретарь ЦК КПМ И. И. Бодюл». И личная подпись первого секретаря.

Только распаковал я чемодан, звонок.

– Ну, с чего начнём? – спрашивает меня Окуджава.

– Кто к кому? – спрашиваю я. Наши номера расположены рядом.

– У меня Фазиль, – отвечает Булат. – Только ничего не бери с собой. Всё пойдёт своим естественным чередом.

Так всё и пошло. Через час мы спустились по просьбе хозяев в ресторан, куда пришёл со всеми поужинать Виталий Михайлович Озеров. Опытным глазом он оценил состояние собравшихся: трезвых за столом не было. Когда он произносил тост за хозяев, гул, витавший в воздухе, был ещё сносным. Но ответный тост секретаря ЦК уже тонул в разноголосом шуме.

Опущу подробности, как после ужина опять пили в номере Булата. Скажу только, что очень трудно было отрывать голову от подушки, когда на утро раздался стук в дверь и тебе вежливо напомнили, что после завтрака ты должен на два дня уехать в назначенный твоей бригаде определённый район республики.

В конце концов, все бригады расселись по автобусам, и каждый рванул по своему маршруту.

Нашу писательскую бригаду возглавлял известный поэт-песенник Лев Иванович Ошанин. Вальяжный, осанистый, он любил вспоминать, как написал в годы войны знаменитую свою песню «Эх, дороги!» «Вы знаете, – говорил он, – когда я написал: “Твой дружок в бурьяне неживой лежит”, я понял, что это уже высокая поэзия! Представляете: “неживой”! Это моё, кровное, понимаете?»

Я его хорошо понимал. Это была проникновенная песня. Увы, больше гордиться ему было нечем. Ведь не считать же редкостной удачей его «Гимн демократической молодёжи» или даже «Течёт Волга»? Впрочем, жизнерадостное самодовольство, с которым Ошанин держался, показывало, что удач от неудач он не отличал.

А руководителем он оказался находчивым. Наш автобус раза по три в день останавливался возле какого-нибудь хозяйства, где нам предстояло выступать. Каждый раз повторялась одна и та же церемония: хлеб-соль от девушек, а потом цветы от пионеров, много цветов, их охапки приходилось прижимать к животу широко распахнутыми руками.

– Спасибо! – проникновенно говорил Ошанин. И неизменно добавлял. – Где у вас тут ближайший памятник Ленину?

Памятник оказывался неподалёку. Ведь автобус обычно останавливался в центре.

– Как, товарищи? – обращался к нам Ошанин. – Я думаю, что мы просто обязаны исполнить священный для каждого советского человека долг – возложить цветы к памятнику величайшего человека.

Как правило, мы выступали либо в винодельческом хозяйстве, либо в животноводческом комплексе. Последний считался сногсшибательным новшеством. О таких комплексах восторженно писала «Правда». Молдавский эксперимент полной автоматизации животноводческого хозяйства рекомендовался сельским регионам других республик страны.

Но нам не повезло увидеть автоматизацию во всём её великолепии. Вечно на фермах что-нибудь заедало: то плохо действовала автоматическая кормёжка, то переплёскивалось через край жёлоба молоко и текло по полу грязным ручьём.

Через двадцать лет оказался я в Иерусалиме на конференции, посвящённой 3000-летию святого города. Её организаторы не поскупились – повезли показывать свою крошечную страну. Я поразился мгновенной смене климата: в низине дуют ветры, холодно, идёт дождь со снегом; отъехали чуть повыше – сухо и безветренно; а вот кусочек пустыни – вышли: суховей, вызывающий жажду, которую ты утоляешь водой, бьющей повсюду специально устроенными небольшими фонтанчиками; а на берегу солёного моря – по-настоящему жарко, много купающихся, не верится, что дело происходит в декабре. Страна предстала свёрнутой компьютерной пиктограммой. Щёлкни по ней мышкой, и раскроется любой земной климатический пояс. Весь земной шар – в миниатюре. Может, потому и определил Господь Бог стать ей святой землёй?

Предложили нам организаторы пообедать в киббуце, а заодно его и осмотреть. И вот, глядя, на огромных, тучных коров, пьющих из автоматических поилок, глядя, как подъезжают к ним, опускающим морды, клоки сочного душистого сена и как отъезжает сено от них, чтобы дать им полную возможность насладиться пережёвыванием, вспомнил я, что нечто подобное пытались устроить в Молдавии. Но почему-то из этого ничего не вышло. Что общего между стеклянными трубами, по которому течёт молоко и в которые врезаны приборы-датчики, показывающие его жирность и что-то там ещё, с открытыми желобами, вдоль которых струятся по земле грязноватые молочные реки?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});