Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин

Что возмутило автора «Знамени»? Симон Львович призывал не завидовать чужому богатству, не роптать на судьбу, алчно не сравнивать её с судьбою ближнего: «Вот бы и мне!» «Да не завидую я! – восклицает оппонент Соловейчика, – не сравниваю, не ропщу!» А мне, читателю его статьи, что-то в это не верится. Для чего же тогда сталкивать извечную человеческую мудрость, о которой напоминает Соловейчик, с суровой злободневностью? Да, бедны сейчас учителя – это правда. Но правда и то, что не в богатстве счастье!

«Особенно потрясла меня статья того же автора (С. Л. Соловейчика. – Г. К.), где он пишет о том, что только то, что “делается из стремления к прибыли, делается с максимальной экономией”, а потому “выгодно и полезно всему народу”. Так рождается гимн прибыли: “Прибыль – вот чем отличается новая жизнь от старой. В старой получать прибыль было невозможно, деньги нужно было лишь зарабатывать или воровать. Теперь, когда установили свободу торговли, право на прибыль – совершенно новое для бывшего советского человека. И вот одни воспользовались этим правом (удачно или неудачно), другие не смогли, а третьи злобствуют”. Но оказывается, что право на прибыль – категория не только экономическая, но и нравственная: “Человек, извлекающий прибыль, – самый высокоморальный человек нашего времени. Это значит, что он сумел наладить производство так, что оно приносит прибыль. Товары конкурентоспособны, производительность труда высокая, и издержки труда минимальны. Следовательно, применяются все достижения науки”».

Это всё из той же «Знаменской» статьи. Её автору, который отрекомендовался бывшим Симиным приятелем, будто неизвестно, что Соловейчик умер за год до дефолта, когда «извлекающий прибыль» предприимчивый человек в глазах общества действительно разительно отличался от гомо советикуса. Но даже если не брать в расчёт этого обстоятельства, – что может стоять за похвальным словом тому, кто сумел наладить производство, добился минимальных затрат на него, конкурентоспособности своей продукции, высокой производительности труда? То, очевидно, что этим он помогает обществу, потому что создаёт новые рабочие места, которые спасут тех, кто потерял по какой-либо причине работу и не может её найти. Это и имеет в виду Симон Львович, говоря о высокоморальности. Чему же здесь «особенно потрясаться»?

Тому, что реальность часто выступает в зверином облике? Что крупные состояния, как читал ещё Корейко в книге, посланной ему Бендером, нажиты нечестным путём? Но ведь Соловейчик выступает в жанре проповеди. А проповедь не обличает людей, а облегчает им жизнь. Странно объяснять это учителю литературы!

Впрочем, такие моралисты-ригористы, как правило, очень снисходительны к себе. А этот человек, с которым мы вместе работали в «Литературе», пожелав уйти, написал мне по этому поводу письмо, а его копию направил Соловейчику и, может быть, забыл, что в письме пламенно благодарил Симона Львовича за то, что тот не согласился опубликовать его автобиографическую рукопись: «Я перечитал её и с ужасом думаю, что было бы, если б её напечатали!» Позабыл о своей благодарности строгой редакторской оценке? Скорее всего, память здесь не при чём. У сильно уязвлённых людей реальность вытесняется из сознания, а взамен возникают варианты гораздо более приятные для самолюбия. В подтверждение этого психологического феномена скажу, что рукопись, которую отверг Соловейчик, за что его столь горячо благодарил автор, была отнесена им в журнал «Континент», где и опубликована после смерти Симона Львовича.

А тот день, когда мы получили писательские удостоверения, запомнился тем, что, когда мы – Бабаев, Соловейчик и я – отправились отметить это событие здесь же, в ресторане, нам пришлось перешагивать через пьяного человека, распростёртого на полу перед входом.

Возможно, мы бы и не вспомнили об этом, если б через пятнадцать лет не началась горбачёвско-лигачёвская кампания борьбы с пьянством, и мы не узнали бы с удивлением, что тот напившийся тогда до бесчувственного состояния прозаик избран чуть ли не председателем московского писательского общества трезвости.

Писатели в то время бежали впереди паровоза. Помню, как выступивший по телевидению актёр Николай Бурляев сетовал, что нет у них, кинематографистов, своего общества трезвости и поэтому попросил принять его в недавно созданное писательское.

На том самом последнем съезде писателей, который многим запомнился тем, что читавший отчётный доклад Георгий Мокеевич Марков вдруг зашатался и упал в обморок, в результате чего доклад с той запятой, на которой остановился Марков, дочитал избранный после этого (за это?) первым секретарём Союза Владимир Васильевич Карпов, – так вот, на этом съезде сколько было сказано насмешливых слов по поводу борьбы с пьянством!

– Это ж надо! – восклицал один из ораторов. – В такой пьющей стране, как Россия, и чтобы завтра никто и в рот взять не моги!

Лигачёв, сидевший в президиуме, и ухом не вёл. Но на ус, очевидно, мотал, потому что после писательского съезда появилось новое обращение ЦК к народу, грозно предупреждавшее: «Партия не отступит!»

– Да пошли они… – горячился Толя Передреев и рассказывал мне. – Увидел меня Васька Белов, поддатого, и стал канючить: «Не пей, Толя! Не иди на поводу у жидов!» «Ах, – говорю ему, – скотина, давно ли сам-то не пьёшь? »

Сколько ни звучало металла в лигачёвских предупреждениях, партии пришлось отступить. И первого трезвенника, который когда-то лежал на пороге ресторана, а потом рьяно боролся за трезвость, часто стали замечать в изрядном подпитии. Веселие Руси есть пити! – говорили ещё древние, которые, кажется, ни о каких жидах-корчмарях, спаивающих русичей, не ведали. Ах да, я и забыл о хазарах, про их ужасный каганат. Возможно, что, пропитавшись иудаизмом, они и вынашивали такие коварные планы. Но ни у Карамзина, ни у Костомарова, ни у Соловьёва об этом ничего нет. Может быть, есть у Кожинова? Но о том, как своевольно обращался этот человек с историческими фактами, я уже говорил.

* * *

Особенно много пили на так называемых Днях литературы, которые наша «Литературная газета» именовала «писательскими десантами».

Меня почти постоянно включали в состав делегации не только потому, что я работал в «Литературке». От газеты делегацию сопровождали сотрудники отделов информации и литератур народов СССР. А я был, как Рохлин из войновичской «Шапки», который на вопрос, какой общественной работой он занимается в Союзе писателей, неизменно отвечал: «Член совета по…» Я был членом совета по молдавской литературе, написал как-то о трёх русских поэтах, живших в Молдавии, и был автоматически введён в этот совет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});