Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Однако могло это означать что-либо другое?

— Протест, — говорит Томми. — На вопрос уже дан ответ.

— Ладно, давайте как следует проясним этот вопрос, — говорит Хоби. Он взгромоздился на стол защиты и сидит на нем, наклонившись вперед, как птица на насесте. Подняв обе руки, он продолжает: — Внесем полную ясность, Баг. Хардкор никогда не говорил вам, что он делает это ради Нила, не так ли?

— Нет, сэр. Я никогда не говорила ничего против Нила.

— Однако вы разговаривали с полицейскими?

— Слишком часто, — печально произносит она.

— Слишком часто, — повторяет он. — То есть в действительности вы не помните, что вы говорили полиции каждый раз? Так или не так?

Узкие плечи поднимаются кверху.

— Вы должны отвечать «да» или «нет», — напоминает он ей.

— Ну, похоже, я вроде как говорю то, что говорят они.

— Именно это и случилось вчера? Эти четверо мужчин рассердились на вас и сказали, что вы показывали прежде то-то и то-то, и добавили, что вы отправитесь в тюрьму, если не повторите этого снова. Так?

— Угу, — говорит Лавиния. — Мольто и эти. Он говорит: «Скажи правду». А потом начинает зачитывать разные протоколы и говорит, что если я не скажу то же самое здесь, значит, я лгунья и мне придется тянуть срок за соучастие в мокрухе.

Мокруха на жаргоне Лавинии означает убийство первой степени.

Подобные сцены не редкость для судебного зала и вряд ли могут кого тронуть. Однако интересно то, что Хоби идет на попятную. Несмотря на обвинения Томми, Баг зашла дальше, чем было нужно Хоби. Он знает, что я ни в коем случае не приму показаний Баг, которые идут в полное противоречие с показаниями, запротоколированными Любичем в больнице, на которых стоит ее подпись.

— Итак, давайте вернемся к тому, как это все начиналось, — говорит Хоби. — Значит, мистер Мольто напомнил вам о той сделке, которую ваш адвокат, назначенный органами опеки, заключил от вашего имени с обвинением. Вы это помните? Для вас это была выгодная сделка, не так ли?

— Да уж куда лучше, чем М-1.

По рядам прокатывается легкий смешок.

— Просто я хочу удостовериться, что судья Клонски понимает, что вы испытывали, когда пошли на эту сделку.

Он поднимает голову и подчеркнуто смотрит в мою сторону, как бы желая привлечь мое внимание. Вряд ли для Хоби, в каком бы суде он ни выступал, это являлось серьезной проблемой.

— Значит, вы сказали мистеру Мольто, где живете, когда вас арестовали? Иногда у вашей мамы, так вы сказали?

— Ну да, иногда я остаюсь у матери. Иногда у тетушки или у подружек. Их у меня хватает.

— А мать навещала вас после того, как вы попали в больницу, а затем оттуда в тюрьму?

— Не-а, — отвечает Лавиния. — Мы с ней давно уже не разговариваем. Скорее всего она даже не знает, где я. Да, похоже на то. Может, она сама сидит в каталажке, кто ее знает?

Лавиния пожимает плечами, стараясь выглядеть абсолютно безразличной. Впрочем, как она ни старается, эта маска равнодушия вовсе не является совершенно непроницаемой. У меня достаточно опыта, чтобы сказать: это дети знают. Они знают, что являются той мерой, вспоминая о которой даже те, кто находится в отчаянном положении, благодарят Всевышнего за то, что у них есть.

— Вы с ней не ладите?

— Знаете, это тупая упертая сучка, которая за дозу готова на все.

Баг отводит глаза в сторону. Теперь в ней не чувствуется никакой внутренней нежности. Из последних слов — пусть они и сказаны тихим, спокойным голосом — брызжет злоба. Они пропитаны ненавистью. Хоби молчит. Он специально делает небольшую паузу, чтобы я еще раз воочию представила себе жизнь бедняков. Это сопереживание — самое лучшее и благородное, что мне досталось в наследство от Зоры Клонски, то, что делает меня ее дочерью, и я полностью отдаюсь в его власть, размышляя о том, что значит не иметь. Дело не в отсутствии роскоши и тех вещей, без которых мы, как нам всем известно, можем спокойно обойтись. Нет никакой трагедии в том, что мы ездим на покрытых ржавчиной машинах или едим сандвичи с дешевой колбасой, а не копченую индейку и камамбер. И дело не в недостатке самоуважения, в ощущении себя вечно вторым, которое иногда на короткое время охватывает меня, когда я сталкиваюсь с бывшими однокашниками по юридическому факультету. Они избрали для себя беззаботную, сытую жизнь в частных адвокатских фирмах и могут позволить себе как бы между делом небрежно упомянуть о поездке в Тоскану и Арубу, о второсортных курортах где-нибудь в Скандинавии, о различных восхитительных излишествах, которые мы с Никки никогда не увидим. Бедность для матери Лавинии, как, впрочем, и для многих других жителей нашей страны с черным, красным, желтым или белым цветом кожи, означает вечную борьбу за то немногое, что нужно их голодным, несчастным детям.

— Вы уже провели некоторое время в исправительном заведении для несовершеннолетних, не так ли? — спрашивает Хоби. — Пару недель в прошлом году за торговлю наркотиками?

— Угу.

— И когда вы опять принялись за старое и стали продавать наркотики, вы понимали, что теперь ваши шансы вернуться в тюрьму возросли, верно?

Хрупкие плечи опять бессильно повисают. Похоже, никому еще не удавалось обмануть свою судьбу.

— Поэтому сделка с мистером Мольто показалась вам вполне нормальной?

— Да, — отвечает она, — вполне нормальной.

Хоби кивает. Он опять двигается, только теперь медленнее. Да, это самый искусный ход, который он сделал с начала процесса. Крыша над головой, трехразовое питание, короче говоря, ей там самое место — у Лавинии есть все основания испытывать симпатию к исправительному заведению для несовершеннолетних.

— А когда представители обвинения впервые заговорили с вами о сделке? Может быть, это было двенадцатого сентября, когда к вам для снятия показаний пришел детектив Любич?

Хоби с раздраженным видом делает знак Нилу, чтобы тот подал ему копии полицейских рапортов. Нил, который ведет себя точно загипнотизированный, пробуждается и начинает рыться в большой папке с материалами дела.

— О да. Он пугал меня. Говорил, что эта сделка — наилучший выход для меня.

— Вы давно знали Любича?

— Он «тик-так». И уже дважды упрятывал меня в клоповник.

— Арестовывал вас?

— Угу.

— И он хорошо обходился с вами, Баг?

На ее лице появляется озабоченное выражение, которое следовало интерпретировать как эквивалент того, что она могла бы свободно передать при иных обстоятельствах.

— Ну, вообще-то он никогда не бил меня и вообще не делал ничего такого, — говорит она.

С мест для публики раздаются сдержанные смешки.

— Он лучше некоторых других полицейских, не так ли?

— Это точно, — отвечает Лавиния.

— Двенадцатого сентября вы были в больнице. Именно туда и пришел Любич, чтобы повидаться с вами, так?

— Угу, — говорит Баг, — потому что у меня был огнестрел.

Огнестрел — огнестрельное ранение на жаргоне полицейских и преступников.

— Потому что у вас был огнестрел, — медленно, с расстановкой повторяет Хоби и при этом опять бросает в мою сторону взгляд влажных темных глаз. — У вас была высокая температура?

— Высокая температура? Угу.

— Вам сделали обезболивающий укол?

— Чего мне только не делали.

— И полиция все равно подвергла вас допросу?

— Угу.

— Ваш адвокат присутствовал при этом?

— Нет, сэр.

— Тогда, может быть, с вами была ваша мать? — спрашивает Хоби.

— Нет, ее не было.

— Они приглашали инспектора по делам несовершеннолетних?

— Я не знаю, кто там был. Никто мне об этом не говорил.

— Значит, Любич пришел поговорить с вами. И он сказал, что они могут устроить вам сделку. Именно это он вам сказал?

— Да, если я все выложу. Ну, знаете, все насчет того, как эта леди попала туда, и прочее дерьмо. — Лавиния стреляет глазами в мою сторону и затем бормочет: — Извините.

— И вы рассказали ему сразу же, как только он спросил, что произошло?

— Не-а. Я говорила, что ничего не знаю. Просто наехали какие-то «Губеры».

— Однако в конце концов вы сказали нечто совсем иное, не так ли? Мистер Мольто зачитал часть ваших показаний.

— Похоже, мне пришлось это сделать, — говорит она.

— Похоже, вам пришлось это сделать, — произносит Хоби.

Он знает, куда мы идем. Он повелитель этого ребенка и вертит им как хочет. Со мной происходило подобное пару раз, когда я была обвинителем. Ты сидишь и корчишься в бессильной злости, в то время как защитник водит твоего свидетеля, как собаку на поводке, куда ему заблагорассудится. В голове невольно всплывают заунывные мелодии в стиле кантри или вестерн, когда певец гнусавым голосом жалуется, что его девушка уходит с танцев у него на глазах с другим парнем.