Тюремные дневники, или Письма к жене - Сергей Мавроди

Чего, собственно, он приходил? Сам, в субботу, собственной персоной. Что ему было надо? Чего это он меня уговаривал? Может, и правда, искренне?.. А если нет? «На уговоры дьявола поддаться?» Ну ладно, хватит! У тебя свои-то мысли в голове есть? Или только шекспировские? Ну так, «на уговоры дьявола…» Тьфу ты, черт!

Точнее, дьявол. Точнее, о чем я думал?.. «На уговоры…» Нет, ну это просто неописуемо!! Похоже, дух Шекспира твердо вознамерился обосноваться… Ну, все понятно! «Вознамерился!.. обосноваться!..» В общем, перед вами, дорогие товарищи, готовый пациент Кащенко. Клиент Серпов. Этот проклятый дух свел меня с ума! Все понятно.

— Короче, дух, если ты здесь, скажи, что мне делать? А? А?..

— Молчишь, естественно, пидор. Ну, так и отстань тогда от меня. Толку от тебя все равно никакого. Как от козла молока. Во! Опять завыл.

— На уговоры дьявола подда-аться?

— Коль уговоры дьявола к добру.

— Забы-ыть себя? Забыть, кто я така-а-ая?

То есть, кто я такой. Я же все-таки не Королева Елизавета. И вообще, хватит завывать! Да и начальник тюрьмы все-таки не Глостер.

Хотя, конечно, «жалость» и уговоры ментов…

Мавр простодушен и открыт душой.Он примет все за чистую монету.Водить такого за нос — сущий вздор.

Ладно-ладно! Все понятно. Уймись. Без тебя знаю. Да и хуй они меня за нос поводят! (Хотя, конечно, я и простодушен… и открыт душой…)

Мне, кстати, вспоминается один прелюбопытный рассказик Андрея («Андрюхи курского») на эту тему:

— Стоим мы с начальником оперчасти, а шнырь — пидор там у нас на зоне был, Тереха, пятнадцать лет за убийство сидел — пол моет. Ну, начальник ему и говорит: «Ладно, Терехин, иди уж. Хватит на сегодня… Вот смотрю я на тебя, Терехин, и думаю: ну, почему тебе пятнадцать лет дали?» Тереха этот растрогался, чуть ли не зарыдал, и говорит со слезами на глазах: «Спасибо, Виктор Андреевич!

Единственный Вы здесь человек меня жалеете!» Ну, собрался он и вышел, а опер продолжает: «Да таким пидорасам разве пятнадцать лет давать надо? Их стрелять сразу надо!»

Ладно, хватит себя накручивать. Нехорошо о человеке плохо думать. Наверняка он просто так приходил. Все-таки восьмой день у меня уже.

Да и про эпопею эту трагикомическую с отнятым одеялом он наверняка знает. («Сага о Форсайтах»! «Илиада»! Битва титанов глупости на брантовском корабле дураков из-за выеденного яйца. Ура! Я победил!

Свифтовская война остроконечников с тупоконечниками. Карбышев, блядь! В натуре.) Просто посочувствовать пришел человек, вот и все.

Нельзя во всем только плохое видеть. Это дух на меня, наверное, так действует. У него ж там везде одни интриги. Во всех произведениях.

Так и я, сам напридумал, да и во все это поверил!

Я сам уверовал, что Дездемона И Кассио друг в друга влюблены.

Ты опять? Заебал уже своими дездемонами. В общем, подождем лучше до вторника. Кстати, все забываю спросить. Если уж ты здесь — а чем там кончается? «На уговоры дьявола поддаться…» А дальше-то что? А, ну, естественно:

Сдалась пустая, глупая бабенка!

Понятно. Это я, значит, «пустая, глупая бабенка»? Понятно. А чего, собственно, иного можно было ждать от Глостера?

Все, короче. Спать пора. Запутался я уже во всех этих глостерах.

Давай, спой колыбельную. Все равно ведь не отвяжешься.

Дай только срок. Дела идут на лад.

Ты что, охуел! На какой «лад»?! Тоже, что ль, рехнулся? Как и я.

Как жалки те, кто ждать не научился.

Ну, спасибо. Я, по-моему, последнее время только и делаю, что жду когда, наконец, «дела пойдут на лад». Чего-то только, все никак не дождусь.

Ладно. Вторник, вторник! Да, сэр, но с другой-то стороны «покамест травка подрастет, лошадка с голоду умрет». Хочешь сказать, а вдруг следователь во вторник не выздоровеет? А, хуй с ним! К тебе тогда присоединюсь и будем вместе по ночам завывать. Дуэтом.

На уговоры дьявола подда-а-а-а-аться?

Все, пиздец! Сплю. Точнее, пытаюсь. Брысь!

8 июня, воскресенье (девятый день голодовки)

Второе искушение Святого Антония-Франциска. Точнее, сразу аж целых два.

Первое — в обед.

Обычно все происходит так. Стучат в дверь, и приятный женский голос (здесь вместо грязных тюремных баландеров пищу разносят миловидные добродушные женщины в безукоризненно-чистых голубых передниках) спрашивает:

— Обедать будете?

— Нет, спасибо!

В этот же раз, несмотря на мое обычное «нет, спасибо», кормушка вдруг распахивается и мне протягивают полную, дымящуюся миску горохового супа (О-о-о!..):

— Кушайте, пожалуйста!

— Нет, спасибо, я не буду!

(Увы!) Миска исчезает, кормушка захлопывается. Слышно, как разносчица негромко говорит стоящему рядом охраннику:

— Слышал? Я предлагала!

Ага! Значит, по прямому указанию сверху! (Самой-то разносчице, естественно, на все наплевать. Прикажут — предложит, не прикажут…

Короче, хочешь — ешь, не хочешь — не ешь! У нас демократия. Это уже мне кум, потом объяснил. Более подробно).

Ну-у!.. это вы зря! Все-таки за миску чечевичной похлебки меня не купишь. Я не Иов. Это вы чего-то совсем меня дешево цените! (Чего-то я, блядь, уже мыслить начал, как какая-то блядь! Как проститутка. О цене торгуюсь. Наверное, голодание все-таки сказывается. Мозг не питается и пр. Поглупел? Да и вообще там, в Библии, по-моему, не Иов, а кто-то другой — Исав, что ли?.. Да-а… «Что-то и с памятью моей стало». Сахар! Срочно нужен сахар! А где его взять! Может, кружку съесть?)

После обеда искушения продолжаются.

«На вызов!»

На вызов? В воскресенье? К кому?

Оказалось, к куму. Молодой, высокий полноватый майор, вальяжно раскинувшийся в кресле. На стене большой портрет Дзержинского.

Ну, обычные приветствия, то да се, про голодовку обычный вопрос: отчего, да почему? — ну, в общем, обычная бодяга.

— Чай? Кофе?.. С овсяным печеньем, а?

(Вот пидорас!)

— Нет-нет! Что Вы! Никаких печений! У меня диета. Строгая.

Киваю на портрет и спрашиваю:

— О! Я вижу, у вас тут портрет Феликса Эдмундовича? Он же, вроде, сейчас… не популярен?

(Между прочим, подробности биографии этого, с позволения сказать, «рыцаря революции» — кокаиниста и маньяка — у нас почему-то недостаточно известны. Судя по имеющимся архивным материалам и документам, убивать, хотя и не своими руками, ему просто нравилось.

Впрочем, тогда ведь было много и тех, кому нравилось убивать именно собственноручно…

Интересно, кстати, употреблял ли «железный Феликс» знаменитый «балтийский коктейль» — любимый напиток чекистов и красных революционных балтийских матросов: ложка кокаина на стакан водки?

Хотя, наверное, вряд ли. Ведь они его обычно перед расстрелами пили, а лично Дзержинский все же никого не расстреливал. Как, собственно, и Сталин, и Берия, и Гитлер. И иже с ними.)

— Знаете, это творчество самих заключенных. Нарисовано, между прочим, сажей. Подручными, так сказать, средствами.

(Чудны дела Твои, Господи! Лучше бы он осиновый кол нарисовал, этот заключенный. И надписал: «На могилу дорогому Феликсу Эдмундовичу от благодарных заключенных». Портрет, между прочим, мастерский. Прямо, хоть в музей!)

— Но вы ему хоть срок-то за это скостили?

Майор в ответ лишь смеется. (Понятно!)

— А почему Вы так уехать-то отсюда хотите? — спрашивает он у меня. — У нас же здесь хорошо!

— Даже слишком. Мне бы где попроще.

Майор опять с готовностью смеется.

— Ну, рад был познакомиться с таким знаменитым человеком!

(И ты туда же!)

— Ну, это я на воле был знаменитым, а здесь все равны.

Майор снова жизнерадостно хохочет. («Чему это он, блядь, все радуется? Гондон. Напился, наверное, чаю с овсяным печеньем перед моим приходом», — злобно думаю я.)

— Хотя, впрочем, у нас тут и до Вас были известные люди, — продолжает между тем кум. — Ковалев, например, тут сидел. Бывший министр юстиции. Тысячу сто с чем-то жалоб, между прочим, написал за время пребывания здесь.

(Да по хую мне твой Ковалев!)

— Ну, грамотный человек, наверное, был, — рассеянно отвечаю я. — Знал, что делал.

— Дурак он был просто! Он жалобы писал на решения, которые сам же и принимал, когда министром юстиции был.

— Знаете, вот если бы Вы сюда попали — не приведи, конечно, Господи, я Вам этого вовсе не желаю!..

Я стучу по столу.

— Спасибо.

— Так вот, если бы Вы сюда попали, у Вас тоже мнение о мно-огом сразу же переменилось бы, уверяю Вас! И те действия, которые Вы ежедневно сейчас совершаете, даже не задумываясь, и которые сейчас кажутся Вам совершенно правильными, естественными и нормальными, показались бы Вам верхом беззакония. Можете уж мне поверить! На слово.

Господин майор некоторое время на меня задумчиво смотрит.