Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами - Эмма Смит

Крайст-Черч, Оксфорд, лежала книга Томаса Брауна «Вероисповедание врачевателей» (Religio Medici), изданная в 1862 году, «красиво переплетенная и явно много раз читанная»; Теннисона похоронили с пьесой Шекспира «Цимбелин». Пожалуй, самым набитым вышел гроб мистера Джона Ундервуда из Уиттлси, похороненного в 1733 году с необыкновенной эксцентричностью. Журнал The London Magazine, or Gentleman’s Monthly Intelligencer сообщал:

Гроб, по его завещанию, был выкрашен в зеленый цвет, и он лежал, облаченный в одежду, которая у него была; в изголовье находился Гораций издания Санадона, в ногах - Мильтон, изданный Бентли; в правой руке - греческое Евангелие с надписью золотыми буквами (из послания к галатам: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом...» - Авт), в левой - маленький том Горация с надписью по-латыни «Друг музам Дж. У.» (Musis Amicus, J. U.) и Гораций, изданный Бентли, под задом.

Это малоприличное, весьма телесное знакомство с книгами уязвляет переполненную ритуалами библиофилию и возвращает книгу вместе с владельцем в материальный мир. В следующей главе речь пойдет о том, насколько далеко могут зайти интимные связи человека и книги.

13

В дело идет кожа: переплеты и афроамериканская поэзия

Этот человек выстроен из книг. Копна волос - на самом деле веер из страниц открытой книги, предплечье правой руки - большой оранжевый том. Ребра, или, может быть, складки камзола, обозначены стопкой постепенно уменьшающихся книг в обложках из тонкой кожи; трепещущие на воздухе бумажные закладки обозначают его тонкие пальцы; а закладка-ленточка образует контур левого уха. Его мягкая клочковатая борода - это метелка для стирания пыли с книг, сделанная из куньих хвостов; очками служат ключи, которые запирали книжные шкафы до XVIII века, когда книги начали ставить на полки.

Изображение человека, сделанного из книг, одновременно и портрет, и натюрморт: книги на нем и субъект, и объект. Он был создан в 1566 году Джузеппе Арчимбольдо, итальянцем, служившим при интеллектуальном, начитанном дворе Максимилиана II Габсбурга, в Праге. Под патронажем императоров с 1562 по 1588 год Арчимбольдо создавал витражи, шпалеры, эскизы костюмов, но самыми узнаваемыми его работами стали вот эти сюрреалистические портреты, составленные из фруктов, цветов и самых разных предметов. Попытки знатоков ренессансного искусства идентифицировать этот портрет, известный под названием «Библиотекарь», как сатиру на конкретного ученого человека из окружения императора представляются слишком буквалистскими. Признавая сатирический потенциал этой картины как «пародии на всех библиотекарей и вообще на интеллектуалов», один современный критик сухо замечает, что «нашим библиотекарям этот образ совсем не по вкусу». (Кстати, если вы ищете, что бы подарить своему любимому библиотекарю, доверьтесь мне: ростовая картонная фигура, похожая на Нэнси Перл (известного в Америке библиотекаря и общественного деятеля), - супергероиня, храбро сражающаяся против «цензуры, антиинтеллектуальности и невежества», с кнопкой на спине, так что она может поднести палец к губам и сделать знак «тсс!», - это попадание «в десятку».) Необычная картина Арчимбольдо явно сообщает нам более общую истину: все мы состоим из книг, которые любим и, больше того, которыми владеем, которые дарим, изучаем, почитаем, проживаем, теряем, отшвыриваем, протираем от пыли, защищаем, учим наизусть, берем почитать и не возвращаем, оставляем недочитанными, подсовываем под дверь, чтобы она не закрывалась, или кладем под монитор компьютера, чтобы приподнять его.

Вероятно, иногда мы действительно можем заменить собой книги. Я ловлю себя на том, что возвращаюсь к «451 градусу по Фаренгейту» Рея Брэдбери - сильнейшей притче о будущем без книг. Сожженные книги больше не хранят в себе тексты и истории, и их роль принимают на себя люди с «фотографической памятью». Монтэг знакомится с ними: «Ну вот, я - это “Республика” Платона... Разрешите познакомить вас с Джонатано м Свифтом, автором весьма острой политической сатиры “Путешествие Гулливера”. Лучше все хранить в голове, где никто ничего не увидит, ничего не заподозрит», но выбор слов ясно показывает, что людям проще вообразить себя автором, чем книгой. В Копенгагене есть как будто сошедшая со страниц антиутопии Брэдбери «человеческая библиотека»: там читатели могут взять напрокат людей, служащих открытыми книгами, и разговаривать с ними так, как в обычных обстоятельствах не смогли бы. Каждый человек-книга с нашей книжной полки представляет собой группу нашего общества, которая подвергается унижению, стигматизации или дискриминации. «Хотите стать книгой?» - радостно спрашивает сайт (я поняла, что ответила «нет»). Мотивы достойны всяческой похвалы: слоган библиотеки «Никого не судить» - но люди-книги все равно дегуманизируются, потому что их распределяют по типам: «мусульманство», «полиамория», «алкоголизм». Значит, если ты книга, так выглядит десятичная система по Дьюи или классификация Библиотеки Конгресса?

Отношения книги и человека взаимны: если мы сделаны из книг, то и книги сделаны из нас. Книги глубоко антропоморфичны. Английская техническая терминология книгопечатания отражает давнюю склонность приписывать книге человеческие качества: heads (заголовки / головы), spines, backs (корешки / позвоночники, спины), jackets (суперобложки / жакеты, пиджаки), signatures (тетради, сфальцованные листы / подписи). Техническое название для книг, появившихся в ранний период книгопечатания, до 1501 года, - «инкунабула» -происходит от латинских слов «пеленки» или «колыбель». Это библиомладенцы, детвора из яслей Гутенберга. О книгах часто говорят как о живых существах, и, подобно созданиям из биологического материала, они меняются со временем. Обложки блекнут, страницы желтеют и сморщиваются, корешки утрачивают гибкость, на полях появляются желто-коричневые пятна, похожие на печеночную сыпь.

Много веков люди подчеркивали непосредственную, личную связь с книгами. До начала XX века многие книги разрезались вручную, чтобы высвободить их согнутые страницы, а самые первые книги иногда и вовсе продавались в виде пачки непереплетенных страниц, так что покупатель мог «приспособить» их к своим потребностям и к средствам. Мягкий пергамен считался самым дешевым материалом, телячья кожа на твердых досках - самым дорогим, а разные приспособления, украшения и геральдические символы только увеличивали стоимость. Рукописные книги (глава 14), заметки на полях (глава 15), загнутые уголки, выделения - все это делает книги уникальными для своего читателя. Эти признаки использования повышают ценность книги, добавляют ей подлинности и свидетельствуют о ее обработке; этот термин придумал писатель-юморист Фланн О’Брайен, предложивший ценный новый сервис: обращение с книгами.

Посетив «недавно женившегося друга... обладателя огромного состояния и вульгарности», потрясенный автор узнал, что тот заплатил «какой-то ушлой посредственности» за составление подходящей библиотеки из совершенно новых книг. Через полвека известный библиофил и куратор библиотек звезд Тэтчер Уайн рассказал о чем-то подобном. Уайн стал известен тем, что покупал книги для Гвинет Пэлтроу и в журнале Town and Country поделился своим опытом. Личные библиотеки - это далеко не только собрание