Игнатий Лойола - Анна Ветлугина

   — Наверное. Теперь уже не важно. Я ведь успел донести до ректора свои мысли.

Фавр посмотрел на него с восхищением:

   — Дон Игнасио, скажи, на войне очень страшно?

   — Конечно, — ответил Лойола. Подумав, добавил: — Без веры везде страшно.

Народу набилось битком. Посмотреть на порку пришли даже студенты из других коллегий. Имя Лойолы успело приобрести известность в Париже.

Посреди зала стояла скамья. Рядом с ней в тазу мокли розги. Иниго, не глядя ни на кого, начал снимать рубаху.

   — Подождите, — послышался голос. Де Гуэйя встал со своего места и с неторопливостью, свойственной крупным людям, подошёл к обвиняемому. Лойола, аккуратно сложив рубаху на скамью, повернулся и бестрепетно посмотрел на ректора, рядом с которым он казался ещё меньше ростом. Так они стояли несколько мгновений, затем де Гуэйя низко склонился перед студентом со словами:

   — Я сожалею о неприятностях, доставленных столь благородному человеку. Профессора нашей коллегии посовещались и решили перенести воскресный схоластический диспут на другое время.

   — Спасибо, — сказал Игнасио, снова надевая рубаху, и увидел выпученные от удивления глаза магистра Пеньи.

«Компания Иисуса» образовалась вновь. На этот раз — в Париже. К Лойоле, Пьеру Фавру и Франциску Хавьеру присоединились Диего Лаинес из Альмасана и Альфонсо Сальмерон из Толедо, а также — Симон Родригес. Они специально приехали в Париж из Алькалы, дабы познакомиться с maestro Ignacio, о котором слышали так много. Последним появился Николас Бобадилья. Ему сказали, будто бы один странный студент, по имени Иниго, время от времени безвозмездно кормит своих товарищей.

Письмо странствующего студента Альбрехта Фромбергера своей возлюбленной в Мюльхаузен. Отправлено 15 января 1529 года из Алькалы.

Милая Альма! После долгих мытарств я наконец достиг Алькалы. Этот город буквально кишит аистами. Гнезда их размещаются на деревьях, крышах домов. Я видел пару даже на башнях. Больше всего их на Plaza de los Santos Ninos, площади Святых Детей по-нашему. Прихожане здешней церкви хорошо помнят проповедника. Говорят, он соблазнил святой Вероникой двух богатейших сеньор, а потом сидел в тюрьме. Я не понял, кто такая «святая Вероника», но слово «соблазнил» ни с чем не перепутаешь. Это меня обрадовало. Значит, он вправду достоин самого худшего и мои странствия не напрасны.

Сейчас его в городе нет, и простые горожане не знают, куда он подевался. Но я дошёл до самого епископского викария. Назвался родственником мерзавца и узнал об его уходе в Саламанку. Это обрадовало меня ещё больше — ведь я давно мечтал поучиться в тамошнем университете. А тут такая удача. Послушаю немного лекций, за это время пригляжусь к нему.

В случае чего, моя задача кажется достаточно выполнимой — он маленький и хромой, мне так говорили.

Я собираюсь немного поработать здесь, дабы пополнить свои средства и двинуться в Саламанку, откуда вновь напишу тебе.

С любовью, Альбрехт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лето уходило. Первые, ещё незаметные черты осени проступали в более свободном полёте птиц, вырастивших своих птенцов. В особой пышности цветов и, конечно, в аромате поспевающего винограда. В августе 1534 года недавно заложенные виноградники Монмартра набрали достаточно силы и дали первый урожай.

По другую сторону холма находилось пустынное, почти лишённое растительности место. В склоне то здесь, то там зияли пещеры старой каменоломни, помнившей ещё первых христиан. Из тёмных провалов несло затхлой сыростью.

Они стояли у входа в пещеру. На шестерых — одинаковые серые студенческие одеяния. Пьер Фавр, став священником, носил чёрную рясу. Но и он во все глаза смотрел на дона Игнасио, а тот кутался в плащ, хотя вечер выдался — теплее некуда.

Мимо шествовала горожанка с собачкой в руках. Компанию она оглядывала крайне неодобрительно. Блохастая любимица тоже решила выразить своё мнение и пару раз визгливо тявкнула.

   — Хорошо, что у нас есть Пьер, — сказал Лойола. — Есть камень, с которого начнём строить. Он отслужит мессу.

   — Помните, как он боялся совершать упражнения? — сказал Хавьер. — А потом так увлёкся, что чуть не заморозил себя насмерть.

   — Просто нынешняя зима оказалась неожиданно холодной, — Фавр осторожными движениями одёргивал рясу. Он ещё не привык к новому одеянию. — Даже Сена замёрзла, телеги по льду ездили.

Игнасио покачал головой:

   — Вовсе не поэтому. Самоистязание увлекает, легко потерять меру. Без наставника такие вещи делать нельзя. Нельзя поддаваться вдохновению.

   — А как же зов души? — Бобадилья растерянно хлопал ресницами.

   — Душа может ошибаться, мы ведь говорили об этом, — шепнул ему Хавьер.

   — Посты и лишения на самом деле не являются целью, как некоторые могли бы подумать, — продолжал Лойола. — Цель — служение Господу. И эта цель оправдывает средства.

   — Но не любые же, дон Игнасио? — испуганно спросил новоиспечённый отец Пьер.

Иниго тяжело вздохнул.

   — Любые. Вы не задумывались, как часто люди не достигают своего призвания из-за боязни запачкать одежду?

   — Ну а если нужно совершить смертный грех? — вступил в разговор Симон Родригес.

   — Совершаемое во имя Господне не может быть грехом, тем более смертным, — твёрдо сказал Лойола, — а чтобы за эту формулу не спряталась нечистая совесть — мы и очищаем её столь нещадно.

Они замолчали. Дона Игнасио это не беспокоило. Он был полностью уверен в этих шестерых. Месячный курс духовных упражнений изменил душу каждого из них. Только Бобадилья, присоединившийся позже всех, не успел пройти курс до конца, но тоже не помышлял о возвращении в мир.

Иниго сам не понимал, как ему удалось создать систему, вызывающую в обучающихся такое послушание и доверие к наставнику. Он знал о своём даре убеждения, но в случае с упражнениями требовалось только убедить новичка начать заниматься, строго и вовремя выполняя все предписанные пункты. Уже на следующий день система воспитания чувств начинала действовать сама, захватывая ученика. Вероятно, тогда в Манресе сам Бог послал её своему рыцарю, как награду за самоотверженное служение, лишившее его здоровья.

Лойола нарушил молчание:

   — Подходит время твоей мессы, Пьер. Вы помните, сегодня пятнадцатое августа, день взятия на небо нашей Пресвятой Матери. Невозможно найти лучшее время для нашего замысла. Дорогой отец Фавр, проси Её о нас, когда будешь поднимать Гостию.

Они поднялись на холм, вошли в маленькую полутёмную часовню и начали зажигать свечи.

Иниго собрал друзей в круг, посмотрел каждому в глаза:

   — Вам не страшно? Ведь обеты, данные Богу, нельзя отменить, даже если про них знаем только мы.

   — Дон Игнасио, — попросил Хавьер, — объясните только ещё раз... Бобадилья так и не понял, зачем нужен обет послушания папе?

   — Затем, что люди несовершенны. Каждый может впасть в грех, и наставник тоже. Но избрание главы Церкви происходит не по людским законам. Поэтому, если мы хотим как можно меньше исказить Божий замысел, — мы должны служить папе, и никому другому.

   — А вы его видели хоть раз в жизни? — спросил Бобадилья. — Многие вроде бы не в восторге...

   — Я не видел его, — спокойно ответил Лойола, — мы даём обет служения главе Церкви, а не человеку. Дабы достичь истины во всяком предмете, мы всегда должны быть готовы поверить: то, что нам представляется белым, на самом деле — чёрное, если так решит церковная власть.

После чтения Евангелия все семеро принесли обеты. Три обычных монашеских — бедности, целомудрия, послушания, и четвёртый — особого послушания папе. Все причастились.

   — Ite, missa est (Идите, месса совершилась), — привычные слова прозвучали в устах Фавра с особой значительностью.

И так же значительно ответили все остальные:

   — Deo gratias (Благодарение Богу).

Новая «компания Иисуса» начала своё существование. Теперь студенты стали не просто друзьями, но «общниками». Они больше не могли жить, как придётся, но призывались к строгому служению. Они будут добиваться возможности жить и проповедовать в Иерусалиме. Если до 1539 года «общникам» не удастся проникнуть в землю Иисуса и закрепиться там, они отдадут себя в распоряжение того, кто занимает Его место на земле.

* * *

На следующий день Лойола не смог посетить занятия. Он чувствовал страшные боли в желудке, похожие на те, которыми страдал в Манресе.

   — Пойду позову врача, — предложил Фавр.

   — Не стоит. Ничего нового не происходит, — слабым голосом возразил Иниго, — у меня всегда болит желудок, просто сейчас больше обычного. Можно и перетерпеть.

Терпеть он умел, но боли не проходили. Лекаря всё же позвали. Он выяснил, что заметное ухудшение произошло с переездом в Париж. Задумался, глядя на измученное лицо больного.