Арбалетчики князя Всеслава - Безбашенный

Стоит ли удивляться тому, что мой инстинкт самца довольно быстро перенаправил моё внимание туда, где торговали рабынями? Тем более, что если рабам-мужикам покупатели только щупали мускулы и осматривали зубы, то баб требовали раздеть и лапали достаточно откровенно, а толпа зевак всё это весело комментировала.

В основном бабёнки были местные, но встречались и рыжие кельтки, и ливийки, и даже одна негритяночка — довольно симпатичная, кстати. То ли случайно, то ли чувство юмора у работорговца было такое, рядом со знойной африканкой сидела маленькая обезьянка. Вместе он их продаёт, что ли, гы-гы! «Шоколадка», конечно, как товар экзотический и потому престижный, продавалась за полторы сотни шекелей. С обезьянкой или без оной — я так и не понял, да и не стал вникать — один хрен жаба задавит при такой цене. Гораздо дешевле, но тоже сурово — сотню шекелей — стоила ливийка. Тридцатилетнюю лузитанку с десятилетней девочкой отдавали за шестьдесят, бабёнки от шестнадцати до тридцати, тоже испанки, шли от тридцати до пятидесяти, а дешевле всех — всего двадцать шекелей — просили за молодую и довольно симпатичную кельтиберку со связанными и оттянутыми вверх руками — видимо, спрос и цену сбивал её непокорный нрав, поскольку её даже не раздели. Из тех девиц, что шли от тридцати до пятидесяти, я как раз разглядывал одну за пятьдесят — шекелей, конечно, лет ей было около двадцати, гы-гы! Покупать я не собирался, но отчего ж не поглазеть на стриптиз-шоу, когда показ бесплатный? Эта бастулонка с южного побережья, явно с небольшой финикийской примесью, своей цены стоила — смуглая, с вьющимися чёрными волосами, черноглазая, фигуристая — верхние выпуклости так и просятся в руки!

— Новичок решил остепениться и завести наложницу? — раздался насмешливый и знакомый голос сзади. Обернувшись, я сперва не понял юмора, а когда понял — надеюсь всё-же, что вида сумел не подать — слегка выпал в осадок. До сих пор я наблюдал «почтенную» Криулу и её дочь в мешковатых иберийских туниках и юбках, да ещё и в плащах — не май ведь месяц — и всё это было из толстой грубой ткани. Ну, не такой грубой, как у простых пейзанок, потоньше, но разница была не столь уж и велика. Словом — в деревне они и одевались по-деревенски, но здесь, в каком-никаком, а всё-же городе, они и переоделись по-городски. А по-городски — это значит по-гречески. И не в мешковатые, хоть и тонкой ткани, дорические хитоны, а в платья лёгкие — хрен их знает, как они там называются, облегающие — ага, на талии, а вот выше и ниже оной — так пожалуй, что и обтягивающие… В общем, фигуру их нынешнее одеяние скорее подчёркивало, чем скрывало. Нет, всё-таки глаз у меня — алмаз! Ведь под какой мешковиной — там, в деревне — ТАКИЕ «природные богатства» распознал!

— На наложницу я пока ещё не заработал, почтенная! — бодро и весело ответил я, — Но на далёкое и светлое будущее не мешало бы присмотреться и прицениться.

Зима в Кордубе средиземноморская. Ночью ещё как-то даёт о себе знать, но днём, да ещё и солнечным — нам бы в России такие зимы! Вот и «почтенная» с Велией, согревшись под солнцем, плащи скинули и на сгиб локотка повесили. А выемки спереди на их платьях глубокие, да и сами платья выше талии — ну, не то, чтоб очень уж туго обтягивали, такого греческий покрой не предусматривает, но верхние выпуклости у обеих сдвинуты вместе, и ложбинки между ними просматриваются чётко. «Достоинства» мамаши были, конечно, куда более выдающимися, чем у её юной дочурки, и мой глаз-алмаз невольно сфокусировался на точке, расположенной на голову ниже её подбородка. Оттуда, оценив зрелые достоинства, он стрельнул в аналогичную точку юных достоинств, потом снова туда, потом снова обратно…

Судя по тому, что Криула то слегка улыбалась, то хмурилась, её голова была, надо полагать, занята решением нетривиальной головоломки — как расценивать столь нескромный взгляд наёмного солдафона — то ли как возмутительную дерзость, то ли как своего рода грубый солдатский комплимент. Деваха же, хоть и сдерживала смех, но улыбалась во все свои тридцать два безупречных зуба. Потом уронила кошелёк — ага, с понтом случайно, наклонилась за ним — да так, чтобы волосами не загородить мне обзор её выпятившихся достоинств — пару раз «промахнулась», затем таки подобрала, выпрямилась, скосила глаза на мать, убедилась, что та не видит, и на пару мгновений показала мне язычок. Её мать тем временем, решив головоломку благоприятным для меня образом, тоже улыбнулась уже отчётливее.

— Максим, а если бы мы стояли там, — девчонка указала пальчиком на помост с рабынями, — Сколько бы мы тогда стоили?

— Ну и шутки у тебя, Велия! — слегка оторопела «почтенная».

— Так интересно же, мама, хи-хи! Так сколько, Максим?

— Тут — нисколько.

— И как это понимать? — похоже, мамаша склонялась к включению обиды, да и дочурка озадачилась.

— Тот, кому повезло бы отловить вас, был бы глупцом, если бы выставил вас на продажу тут. Я слыхал, что в Греции цена на красивую рабыню-танцовщицу может даже равняться цене неплохого дома. Не знаю, правда ди это…

— Ну, не самого лучшего дома и не за всякую танцовщицу, но вообще-то бывает и так, — Криула всё-таки сменила гнев на милость и соизволила меня просветить, — В Афинах, в Коринфе, в Сиракузах, в Карфагене, в Тире, в Александрии или в Антиохии. За меня-то, допустим, столько уже не дали бы и там, а вот выкуп за нас наши родственники заплатили бы и побольше…

— Гы-гы! Свежо предание, почтенная! Копьё в грудь, стрела меж рёбер или меч в брюхо — плохая замена цене… ну, скажем, полутора домишек. Да пускай даже и одного — жадность ведь до добра не доводит!

— А ты неглуп, солдат! — рассмеялась «почтенная», — Если не убьют и если боги и впредь будут благосклонны к тебе — далеко пойдёшь!

Пока-что боги были к нам благосклонны. Вечером в доме Ремда праздновали счастливое освобождение родни и спасение основных богатств рудника. Отряд ел и бражничал во дворе, начальство — в самом доме. Оттуда доносилась музыка, пение и приветственные возгласы пирующих, а сквозь занавеску просвечивали силуэты танцоров и танцовщиц.

— «Досточтимый» даже дорогих греческих шлюх нанял — этих, которых они «подругами» называют! — не без зависти просветил меня напарник по караулу, — Нам такие уж точно не по кошельку! Вот что значит — денег куры не клюют!

Лично меня зависть по этому поводу особо не глодала. Это Ефремов в своей «Таис Афинской» сделал из греческих гетер эдакий супер-пупер-идеал, а на самом ведь деле — обыкновенный гибрид шлюхи с актрисой. Ну споёт там чего-нибудь, ну на кифаре побренчит или в флейту двойную подудит, ну стихи подекламирует, ну спляшет что-нибудь эдакое — так на это любая занюханная актриска способна. А в постели любая мало-мальски опытная шлюха тоже наверняка ничем не хуже окажется. Ну и нахрена, спрашивается, мешать бульдога с носорогом? Так я примерно и втолковывал напарнику, ни о каком участии в этом хвалёном «симпосионе» и не помышляя, когда из-за занавески выскользнула рабыня с горящим масляным светильником:

— Досточтимый Ремд приглашает аркобаллистариев к своему столу!

Ну, к «своему» — это, конечно, громко сказано. На самом деле нас, само собой, никто и не думал укладывать на пиршественные ложа за главными столами, а усадили на табуретах за самый дальний. Но угощение было не хуже, чем там, и мы даже пожалели о том, что успели основательно подкрепиться во дворе с камрадами. Зрелища же — ну, по сравнению с современными эротическими шоу нашего мира они выглядели бледновато, но по местным меркам…

Одна танцовщица, уже освободившаяся от всего лишнего, плясала с довольно-таки приличных размеров питоном, вторая, на которой оставался лишь пояс с широкими лентами из полупрозрачной ткани, виляла бёдрами так, что эти ленты развевались как крылья, третья, ещё не избавившаяся от юбки, томно выгибалась, воздев руки кверху, отчего её верхние выпуклости приподнялись — ими-то она и двигала — довольно искусно, надо признать. Все три оказались рабынями-иберийками, хотя и очень даже смазливыми, а собственно гетерой была только одна — их хозяйка — самая одетая из всех их. Тоже эффектная баба, хотя чистопородной гречанкой не показалась мне и она — скорее, полукровка. В лёгком платье, полупрозрачном, так что вся фигура легко просматривается, полы платья откинуты так, что левая нога открыта до пояса, руки закинуты за голову — соблазнительно стоит, надо отдать должное. А вот несёт какую-то тарабарщину — видимо, на греческом, в котором никто из нас ни в зуб нога. Лучше бы, на наш взгляд, заткнулась и сплясала стриптиз, как её рабыни. Но «досточтимому» и «почтенным», похоже, нравилось.

Впрочем, мучили нас выслушиванием не пойми чего недолго. Дав нам насытиться, а танцовщицам — закончить своё выступление, хозяин дома, переглянувшись с возлежавшей рядом Криулой — та как раз закончила говорить дочери что-то, не слишком её обрадовавшее — подал гетере знак потихоньку закруглиться, что та и сделала.