В дальних водах и странах. т. 1 - Всеволод Крестовский

Сегодня в первый раз мы обедаем "со скрипкой". Так называется на морском языке особого рода приспособление, состоящее в том, что вдоль стола туго натягивается с известными промежутками несколько рядов бечевок, под которые подкладывается поперек и потом ставится ребром, на некотором расстоянии друг от друга, ряд прямых и ровных линеек. Это отчасти напоминает кобылку под струнами скрипки; отсюда, по сходству, получилось и самое название данного приспособления. Таким образом, продольные бечевки и поперечные линейки образуют ряды клеток и перегородок, куда вставляется посуда и разные принадлежности столовой сервировки для того, чтобы придать им более устойчивости и предохранить от падения во время значительной качки.

В седьмом часу вечера, в ожидании неизбежно предстоящей тридцатишестичасовой качки во время прохождения мимо острова Смокотры, где никогда почти не обходится без формального шторма, матросы стали протягивать вдоль по палубе леера (веревки, служащие во время бури поручнями при ходьбе); укрепили тент, набили с наветренной стороны на капитанскую рубку парус, чтобы предохранить ее внутренность от вкатывающихся на палубу валов, — словом, по всем статьям приготовились к буре, которая и не замедлила разыграться около десяти часов вечера.

Это была мучительная для меня ночь. По соседству забыли закрепить какую-то дверь или решетку, состоявшую из ряда железных выдвижных болтов, и она, в течение всей ночи, билась и хлопала обо что-то со страшным шумом и грохотом при каждом наклоне судна, не давая мне заснуть ни на минуту. Тело мое устало наконец от бессонницы и наболело от беспрестанного напряжения то тех, то других мускулов при качке, когда с непривычки все стараешься балансировать и удерживаться, чтобы не вывалиться из койки. В особенности разболелась голова, словно ее налили свинцом, и почувствовалась ломота в затылке. Кроме того, каждый раз при ударе сильной волны в наш борт (правый), меня обдавало брызгами даже и сквозь закрытый иллюминатор.

Неприветливо, однако, встретил нас океан чуть не на первом же шаге.

28-го июля.

Около полудня вышел, шатаясь, на верхнюю палубу. Дул свежий юго-западный муссон, и на палубе, к удивлению моему, сделалось даже очень и очень прохладно. Море, как и вчера, было покрыто пенистыми "барашками", но приняло вместо синего какой-то зеленовато-серый оттенок. Шум волн и качка продолжаются. Идем теперь средним ходом, а ночью, во время "свежей погоды", шли только до десяти узлов.

Сегодня вечером в воде наблюдалось одно из замечательных явлений: все море окрест, доколе хватает глаз, представляло тускло светящуюся молочного цвета поверхность, напоминая снежные поляны, озаренные светом, так что небо казалось гораздо чернее воды. Это была неизмеримая масса мелких, фосфорно-светящихся организмов, сильно взбудораженных бурей.

29-го июля.

Чувствую себя дурно. Скверный вкус во рту, ни малейшего аппетита, поминутная, чисто нервная зевота. Противны стали всякие запахи и в особенности столь любимый мною запах хорошей сигары. Полная апатия, не хочется двинуться с места, даже как будто тяжело лишний раз шевельнуть пальцем. Тем не менее я преодолел себя и вышел из каюты на палубу.

Качка все еще сильна, и ветер свеж настолько, что пришлось надеть пальто и даже наглухо застегнуться. Или это во мне лихорадочное состояние?..

Цвет воды стальной, цвет неба и облаков совершенно петербургский, как бывает там в сырую переменчивую погоду. Те же самые краски.

Но как надоедает этот вечный шум и плеск волн, этот монотонный глухой стук машины и визг в ней чего-то испортившегося или развинтившегося и, наконец, это вечное содрогание всего корпуса нашего судна! Какую тоску все это способно нагнать даже и на не особенно впечатлительного человека!.. Вероятно, она у меня со временем пройдет, когда образуется уже некоторая привычка, но сегодня я чувствую, как порой становится ненавистным мне самый вид моря. А я ли не любил его, в особенности с берега или на картинах Айвазовского!.. Но более всего противен этот стоящий по всей палубе и даже внизу запах прели и именно прелого белья, издаваемый, словно в прачечной, намокшим полотном тента и парусов, которое испускает из себя испаряющуюся влагу. От этого ненавистного запаха я испытываю тошноту со всеми ее последствиями, но — увы! — от него некуда деваться на судне, он проникает повсюду и в особенности становится силен, чуть только проглянет на несколько минут солнце.

Сегодня, в четыре часа дня. на пароходе произошло неожиданное открытие. Кому-то из рабочих понадобилось спуститься за чем-то в товарный люк, и там он открыл неизвестного араба, полумертвого от голода. Оказалось, что араб нанялся еще в Адене для временной работы по погрузке товаров на месте да прикорнул между ящиками и заснул так сладко, что не слыхал, как товарищи его кончили работу и ушли, как захлопнулась над ним крышка люка и как пароход снялся с якоря. Если бы не сегодняшний счастливый случай, вероятно, мы привезли бы в Пуан-де-Талль один труп его. Когда этого несчастного вытащили на свет и привели в себя, а затем накормили, он первым же долгом — что бы вы думали?! — потребовал со своих спасателей "бакшиш". Такова уже арабо-семитическая натура! Поблагодарите его подачкой даже и за то, что вы спасли его от ужасной, мучительной смерти.

30-го июля.

Погода прекрасная, не жарко, качка умеренная. Увидев меня на палубе, наш добрый адмирал выразил мне большое участие, ободрил меня и, взяв под руку, довольно долго водил по палубе. Спасибо ему за это!.. Он говорит, что мне необходимо приобрести себе "морские ноги", чтобы свободно ходить в качку по палубе, а это дается только навыком. Поэтому надо практиковаться, и вот сегодня он дал мне первый практический урок сему искусству. А после урока я уже и сам без посторонней помощи принялся ходить по палубе, и ничего себе, дело идет на лад.

Ах, все было бы хорошо, если бы не этот противный невыносимый запах прели!..

День прошел тихо. К вечеру, в шестом часу, почти совсем заштилило, так что пришлось убрать паруса. Обедали сегодня в первый раз при свечах, — значит спускаемся все ближе к экваториальным широтам, в область вечного равноденствия, где день всегда продолжается, минута в минуту, от шести часов утра до шести вечера, всецело предоставляя остальные полсуток царству ночи. Сегодня в шесть часов пополудни солнце стало закатываться. Я ждал великолепной картины южного заката в океане и — увы! — разочаровался, как нельзя более. Солнечный диск был тускловатого бледно-желтого цвета, вроде так называемой белой меди, и сообщал окружавшим его облакам самую бледную окраску: на ближайшем плане заката они были перлово-серые, а на дальнейших — бледно-палевые. И говорят, что закат в океане всегда таков в это время года.

31-го июля.

Полный штиль. Погода великолепная. Яркое солнце, однако, дает чувствовать жгучесть своих лучей даже и сквозь двойной тент, растянутый над палубой. Цвет воды голубой, но все же не такой чистейший кобальт, как в Средиземном море. Чувствую себя гораздо лучше, почти нормально, и только когда курю, то какой-то особый вкус табака (но не в табаке, конечно, а у меня самого) доказывает, что организм все еще не пришел в совершенно нормальное состояние.

Скука между пассажирами доходит до того, что один из немцев, тот, который выдавал себя сначала за прусского офицера, приглашенного на службу в Китай, но потом оказался просто пивоваром, целый день играет сам с собою в шахматы.

В пятом часу дня нагнали какое-то парусное судно (штилюет, бедное!), но прошли очень далеко от него; видны были над горизонтом воды одни только его мачты, но и это маленькое "событие" внесло на минуту некоторое оживление в среду скучающих пассажиров.

Единственное развлечение, кроме разговоров о нашем возвращении в Россию (а разговоры эти что-то начались у нас уже давно!), доставляли нам летучие рыбки, из которых иные залетали даже на палубу, где от удара с разлету об пол или об стену рубки, а также и от отсутствия воды, умирали очень скоро. Интересно наблюдать, как они вдруг выныривают из-под носа судна и порывисто летят вперед над волнами, точно вспугнутые птички. И действительно, по характеру своего полета, летучие рыбки очень напоминают ласточек-стрижей, когда те мелькают низко над уровнем воды. Но рыбки иногда поднимаются и на несколько метров ввысь, и вот в таких-то случаях иногда попадают на палубу. Летают они большею частью по две, одна вслед за другой, — вероятно, самцы и самки, но случаются перелеты и целыми стаями, штук по восемь-по двенадцать, в особенности при выпархиваниях из-под настигающей их громады корабельного носа. Белое брюшко и бока в соединении с темно-стальною спиной, горбоносою тупою головой и черными, длинными, остроконечными крыльями-плавниками придают издали этим рыбкам даже и наружное сходство с ласточками. В сущности, это очень несчастные создания, обреченные вести ежеминутную борьбу за существование со своими многочисленными подводными и воздушными врагами: в воде их настойчиво преследуют хищные бониты, от которых они спасаются выпрыгивая на воздух, а здесь их уже зорко сторожат прожорливые морские птицы, с необычайною быстротой и ловкостью подхватывающие на лету свою добычу. От бонита в воздух, от чайки в воду — и в этом, в сущности, вся задача, весь смысл существования маленькой, изящной летучей рыбки. Чайки, ради этой охоты, обыкновенно пускаются в открытое море, где их нередко приходится встречать за несколько сот миль от материка, и освобождается летучая рыбка от своих воздушных врагов только на очень больших расстояниях от берегов, в самых пустынных, центральных пространствах океана, куда чайка уже не залетает.