Победа любой ценой. Психологическое оружие в теннисе: уроки мастера - Брэд Гилберт

Дело в том, что Макинрой всегда подыскивал причину остановить игру, когда проигрывал. Вот самое лучшее тому доказательство. Вы когда-нибудь видели, чтобы он делал что-то подобное, когда выигрывал? Такое случалось тоже, но почти всегда это происходило, когда динамика матча начинала развиваться не в его пользу (например, в начале второго сета, когда соперник начинает набирать очки, проиграв первый).

Если что-то беспокоило Джона, он мог в течение пяти секунд нести какую-нибудь чушь, чтобы развеселить зрителей, и это доставляло ему удовольствие. Когда выигрывал, он не стал бы рисковать потерей ритма, вызывая беспорядок, но если проигрывал или если соперник начинал набирать обороты в матче, тут уж все было совсем по-другому. Именно тогда вы могли увидеть пьесу в четырех действиях.

Макинрой знал, что может совладать с беспорядком, который был ему на руку и наносил ущерб сопернику. И еще он знал, что это сойдет ему с рук. Судьи и организаторы турнира не ссорились с Макинроем, когда он был в зените славы. В тот холодный вечер на стадионе Калифорнийского университета Лос-Анджелеса матч был приостановлен почти на десять минут, потому что ему нужно было время, чтобы переломить ход событий. И в конце концов мне же еще и досталось предупреждение за задержку игры!

Делал ли он это намеренно? Конечно! Честная ли это игра? Ни в коем случае! Фау и многие другие прекрасно сознавали значение Макинроя и Коннорса, когда те находились на вершине теннисного Олимпа. Им сходило с рук то, о чем другие игроки не могли даже и подумать. Можете ли вы назвать любого другого профессионала, которому было бы позволено остановить матч на такое время, да еще при температуре чуть более 7 градусов? Я не могу (кроме Коннорса). Мак и Джимми не раз пользовались такими приемами с выгодой для себя.

И только в 1991 году, когда на Открытом чемпионате Австралии Макинроя отстранили от соревнований за его поведение, теннисный мир поддержал это решение. До этого среди организаторов турниров были одни трусы. Когда Макинрой был главным фаворитом и гвоздем программы в любом турнире, они боялись положить конец всем его глупостям. Когда его силы поиссякли и он уже перестал быть основным «аттракционом», они, наконец-то, собрались с духом и решили что-то сделать. Хотя и было несколько поздно. Сделай они это пораньше, было бы лучше для тенниса и для Джона.

Макинрой заплатил огромную цену за свое поведение: потерял много друзей и изрядную долю уважения среди спортсменов профессионального тура из-за такого поведения. Если бы он поскромнее вел себя на корте, вокруг него было бы меньше шумихи и его жизнь в теннисе и вокруг него была бы более насыщенной. Насколько? Джон Макинрой мог бы выиграть еще один или два турнира «Большого шлема». И кто знает, может быть, и сам «Большой шлем». Но забудем о деньгах, о множестве его титулов. Сейчас я говорю о влиянии этого гения на историю тенниса.

Все это слишком грустно, потому что Макинрой был истинным гением тенниса. Он обладал таким даром, которым владели немногие. В хоккее был Великий Гретски, в баскетболе – Мэджик Джонсон, а в теннисе – Джон Макинрой, внушавший благоговейный ужас своим талантом.

Когда он находился на вершине своей карьеры в восьмидесятых, то, что он выделывал ракеткой, было просто великолепно – это было настоящее искусство. Но его фокусы стали вредить его игре. Пресса, публика, известность вскружили ему голову и расшатывали нервы.

Уимблдон стал для него ежегодным кошмаром. Британская пресса так основательно занималась им, как если бы он был Джеком Потрошителем, выпущенным под залог. Публика в любую минуту была готова потешаться и улюлюкать, как если бы он был клоуном в цирке. Для всех он превратился в мальчика для битья. Возможно, самый великий игрок стал отражением всех проблем, накопившихся в теннисе. В конце концов постоянные скандалы выбили его из колеи, и Джон вынужден был уйти из тенниса на полгода.

И вы можете вспомнить, что он частично винил в своем уходе меня (когда я выиграл у него в турнире серии «Мастерс», он сказал, что пора еще раз подумать, зачем вообще он играет в теннис). Я стал той самой соломинкой, которая сломала спину верблюда.

Джон Макинрой снискал себе славу одного из величайших теннисистов всех времен. У него была потрясающая карьера, он мог бы стать и самым великим. Джон не дал себе возможности полностью раскрыть свой потенциал. Но это была не только его вина. Вина лежит также и на всем теннисном истеблишменте. У них не хватило мужества воздействовать на него тогда, когда они еще могли помочь Джону и всему теннису.

Слишком рано Макинрой понял, что все его выходки и капризы идут ему на пользу. Он мог устроить сущий ад на площадке, а затем отойти в сторонку, как будто ничего и не случилось. Он использовал этот прием против меня в тот вечер на стадионе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе точно так же, как использовал его против других на протяжении всей своей карьеры. Но он не мог себе представить, какой урон в конечном счете нанес самому себе, своей игре и своей жизни.

Головокружение от победы над Макинроем

И пока мы еще говорим о Джоне Макинрое, вспомните, как я сказал, что моя победа над ним в серии «Мастерс» 1986 года была «слишком большой удачей». Вот что я при этом имел в виду.

После этого матча в «Мэдисон Сквер Гардене» в прессе обо мне стали писать в восторженных тонах. Я давал интервью всем общенациональным СМИ, был приглашен в программу «Доброе утро, Америка!». В местных спортивных программах обозреватели рассуждали о том, что я могу стать следующей суперзвездой американского тенниса. За несколько часов я превратился в важную персону. В том числе и в своих собственных глазах. Звучит гордо: «Следующая суперзвезда американского тенниса». Долгий путь отделял меня от покрытых туманом кортов в «Парке золотых ворот» в Сан-Франциско. К сожалению, я поддался всему этому. Ненадолго.

Всего лишь за двенадцать часов я превратился из игрока, ничего не принимавшего на веру, в парня, который почитал победу как нечто само собой разумеющееся; из спортсмена, который всегда сам собирал сумку с формой и инвентарем, в игрока, которому должны были гладить носки перед матчем; из теннисиста, готового сражаться за победу до кровавых мозолей, в самонадеянного игрока, который думал, что может выиграть и при этом даже не слишком вспотеть. Это было большой ошибкой. На следующий день Андерс Яррюд надрал мне задницу со счетом 6–1, 6–1.

Этот матч научил меня многому – больше, чем какой-либо другой, сыгранный мною. Я получил суровый урок и понял, что каждый должен знать, что он из себя представляет, и оставаться самим собой. Я побеждал благодаря тому, что понял свою игру и игру соперников, осознал, что не смогу превзойти большинство игроков в силовой игре, не смогу переиграть на подаче и в игре с лета. А вот что я смогу сделать – это сталкивать недостатки в их игре с сильными сторонами своей игры чаще, чем им этого хотелось бы. И за некоторыми исключениями (как, например, во время матча против Макинроя на Трансамериканском турнире в Сан-Франциско, где я решил произвести впечатление на болельщиков), я всегда придерживался этого плана.

В матче турнира серии «Мастерс» в 1986 году Макинрой пытался выбить меня из колеи оскорблениями во время смены сторон, говоря, что я недостоин того, чтобы находиться с ним на одном корте. Когда я это услышал, у меня хватило ума понять, что с ним не все в порядке, что он пытается одержать надо мной верх психологически, потому что не может этого сделать своими ударами.

Я понял, что он, наверное, начал осознавать, что я впервые смогу обыграть его. И притом на глазах у его собственных болельщиков в родном Нью-Йорке! Я направляюсь к своему креслу, накрываю голову полотенцем и говорю себе: «Макинрой заволновался. Играй в свою игру, черт побери. Будь готов к чему угодно. Спокойный теннис. Держи мяч в игре. Спокойный теннис». Его психологические уловки не сработали, потому что я прекрасно понимал, что он делает. Когда пошли перерывы в игре, я был готов. И выиграл матч, потому что смог хорошо управлять своими эмоциями и психологическим настроем.

В тот день Джону не удалось выбить меня из моей игры. Но на следующий день я сам выбил себя из нее. Я пошел на матч с Андерсом, думая, что золушка уже превратилась в принцессу. Счет 1–6, 1–6 вернул меня на землю. Но я быстро усвоил этот урок. На следующей неделе я дошел до полуфинала чемпионата США в закрытых помещениях. Через несколько дней меня включили в команду на Кубок Дэвиса. А еще через неделю я выиграл Национальный чемпионат США в закрытых помещениях, одолев Коннорса, Эдберга и Яррюда. Месяц спустя мы с Яррюдом встретились вновь в Мемфисе. Я победил со счетом 6–3, 6–0. Больше я никогда ему не проигрывал. Жаль, что я не могу сказать того же о Макинрое.

Глава 13. Смертельное оружие Лендла