Пилигрим - Тимоти Финдли

Юнг будто молился — руки подняты, пальцы раздвинуты, глаза затуманены слезами…

«Я прошел такой длинный путь, — услышал он незнакомый голос. — Мы прошли такой длинный, длинный путь. И я могу его вспомнить…»

Я могу вспомнить…

Онтогенез только что повторил филогенез — голосом столь отчетливым и ясным, словно он произнес эти фразы вслух.

Я могу знать то, чего никогда не учил. И могу вспомнить то, чего никогда не пережил сам.

Юнг слез с унитаза и заплакал.

Он никогда уже не будет прежним.

13

«Есть люди, чей жизненный опыт столь далек от нашего, что мы называем их сумасшедшими. Это чистая условность. Мы называем их так, чтобы не брать на себя ответственность за их место в человеческом сообществе. Поэтому мы запираем бедолаг в сумасшедших домах, с глаз долой, не желая слышать их зова из-за закрытых дверей. Но для них нет разницы между снами, кошмарами и миром, в котором они живут каждый день. То, что мы называем видениями и приписываем мистике: чудеса Христа, жизни святых, апокалиптическое откровение Иоанна, — для них всего лишь обыденная реальность. По их мнению, деревья и жабы тоже могут быть святыми, в огне и воде живут боги, а у водоворота есть голос, который, стоит нам только пожелать, они помогли бы нам услышать. Таковы условия существования тех, кто страдает душевным расстройством. Они не живут в «других мирах» они живут в других измерениях нашего мира, которые мы из страха отказываемся признать».

Это было написано в 1901 году человеком, о чьем существовании редко вспоминали в году 1912-м и позже. Родные сменили фамилию, считая его позор столь ужасным, что даже говорить о нем было неприлично. Его падение и гибель стали катастрофой для всех, кто так или иначе былс ним связан.

Американец Роберт Даниэль Парсонс изучал психологию. В 1898 году он приехал в Европу, чтобы продолжить занятия под руководством тогдашних корифеев психиатрии Пьера Жане в парижской лечебнице Сальпетриер и Эйгена Блейлера в цюрихской клинике Бюргхольцли.

Ученики относились к Жане и Блейлеру не иначе как с благоговейным трепетом. Вместе с австрийцем Крафт-Эббингом они прорвали занавес, отделявший психиатрию от других медицинских специальностей. Фрейд еще не написал свое «Толкование сновидений», предоставив таким образом поле деятельности в основном Жане и Блейлеру. Между ними существовали разногласия, не доходившие, однако, до раскола. Они были основателями не столько разных теорий, сколько различных школ.

Юнг, еще в бытность свою студентом, ознакомился с учениями обоих «гигантов». Впрочем, для своего времени они действительно были гигантами. То, что Юнг превзойдет их, до 1912 года никому ив голову не приходило. Но позже Юнгу стало совершенно ясно — и его учителям тоже, как бы они это ни отрицали, — что они с Фрейдом станут главными светилами двадцатого века в области психиатрии и психотерапии. В то время как Жане и Блейлер прятались в безопасной тени своей репутации, Юнг бесстрашно шагал вперед к тому, что он позже назовет бесконечно расширяющейся сферой понимания — порой пугающей, порой даже ужасной, но тем не менее никогда не отвергаемой им. С той майской ночи 1912 года, когда он пережил «ванное откровение», для него не было возврата назад. Ужас — да, и это слово, как мы увидим, отнюдь не является преувеличением, — но только не отступление.

Что же до Роберта Даниэля Парсонса и его места в истории, он стал адвокатом «несчастной массы умалишенных», которым посвятил свою жизнь, а впоследствии и мученическую смерть.

В 1901 году он пережил в Париже откровение, сравнимое с откровением Юнга в 1912 году, но более глубокое и революционное с точки зрения политической.

Утверждение Парсонса, что «помешанные не безумны — они просто другие», было своего рода анархией в психиатрии. Если анархия — вера в то, что любое правительство должно быть свергнуто, то, по версии Парсонса, нужно было свергнуть любое насилие над душевнобольными. «Долой лечебницы, долой санитаров и психиатрические эксперименты!» А также долой все лекарства, сеансы и ограничения. Долой опийную настойку, эфир и хлоралгидрат. Долой водолечение. Долой смирительные рубашки, запертые двери и зарешеченные окна.

Вначале Роберта Даниэля Парсонса воспринимали как забавного маньяка. Ему только что исполнилось двадцать два года. Высокий, стройный, курчавый американец из Вайоминга немедленно привлек внимание сокурсников безупречной фигурой и «ангельским личиком», как выразился кто-то. Студенты были в восторге от шутовских выкриков, которыми он прерывал лекции профессора Жане, и даже сам мэтр находил его очаровательным. Сперва.

Но идеи Парсонса были столь пылкими и зажигательными, что не могли удержаться в рамках нескольких эксцентричных выкриков в студенческой аудитории. Они просочились в коридоры и прорвались сквозь двери Сальпетриер на улицы. Они овладели умами студентов в кафе и бистро. Они начали мелькать в прессе. Вскоре у Парсонса появились ученики и собратья-адвокаты, среди которых было немало женщин. «У сумасшедших тоже есть права!» — с таким кличем группы порсонитов пытались освободить умалишенных из «тюрем и пыточных камер».

В конечном итоге Парсонса благополучно выгнали из лечебницы Сальпетриер, запретив появляться в ее стенах. От него отреклись как персонал больницы, так и члены факультета. Профессор Жане не признавал его своим студентом, заявляя, что знает о безумных эскападах лишь понаслышке.

Тогда Парсонс на два года исчез из поля зрения публики. Он нанялся на работу батраком на ферме близ Россинье, в альпийских долинах к северу от Монтре, и переписывался только со своей младшей сестрой Юнис, учившейся в женском колледже Нью-Гэмпшира.

В то время Юнис Парсонс была, пожалуй, его единственным другом. Семнадцатилетняя девочка, она стала впоследствии довольно неплохой писательницей в жанре, как она говорила, «журналистской беллетристики». Это было время Стивена Крейна и Джека Лондона, время, когда Марк Твен был богом богов для американцев. В ту пору американские писатели создавали уникальную форму литературы, источником которой служил их журналистский опыт. Пиком этого направления станет творчество Эрнеста Хемингуэя и Джона Дос Пассоса.

За время своего двухгодичного «отпуска» Роберт Даниэль Парсонс написал в Россинье манифест от имени помешанных, назвав его «В защиту безумия». Его и поныне можно найти в университетских библиотеках, Институте Смитсона и архивах Института имени Юнга в Цюрихе. Эпиграф был взят из поэмы Кристофера Смарта, нацарапавшего некоторые из своих строк на стенах сумасшедшего дома восемнадцатого века. Парсонса поразила фраза из «Песни К Давиду» — религиозного завещания Смарта:

Кто в дверь стучится, тот войдет,И обретет, кто просит.

(пер. Евг. Витковского)

Манифест Парсонса стал сенсацией. Помимо всего прочего, автор задал в нем основательную трепку Жане, Блейлеру и Фрейду за насилие над теми, кого он называл «массой, и так лишенной прав на собственную цельность». Слово «масса», похоже, нравилось Парсонсу, и он часто пользовался им при описании своих подзащитных безумцев.

Юнис Парсонс, горячо верившая в брата, которого она звала Радом, занялась изданием его рукописи с жаром Иоанна Крестителя, возвещающего пришествие Иисуса Христа. Она настолько увлеклась, что поставила крест на научной карьере и бросила колледж, чтобы от имени Рада найти издателя, способного рискнуть и вынести радикальные воззрения ее брата на суд широкой общественности. Благодаря ей в 1904 году манифест «В защиту безумия» был опубликован в Америке издательством «Питт, Хорнер и Платт».

Успех был ошеломительным. В то время, когда Мария Кюри представила первые доказательства наличия радиоактивных элементов в урановой руде, когда шедевр Антона Чехова «Вишневый сад» был впервые поставлен в Москве, а Клод Моне начал изучение кувшинок, призыв Роберта Даниэля Парсонса «Свободу безумию!» побил их всех по степени популярности у читающей публики.

Двери открыли — и умалишенные хлынули на улицы. Конечно, это была катастрофа. Власти не приняли никаких мер предосторожности. Освобожденным не предоставили ни жилья, ни какой-либо помощи. Все это не имело ничего общего с намерениями Парсонса. Он писал о том, что нужны воспитатели, способные помочь бывшим узникам освоиться на свободе, учреждения, которые позже назовут «центрами реабилитации», а также финансовая поддержка государства. Но правительство не сделало ничего, и пожары, запылавшие в городах, стали одной из самых ужасных примет того времени.

Когда Юнис Парсонс привезла рукопись брата в Европу, последствия американской публикации еще не получили достаточного освещения в прессе, и издатели ухватились за манифест воспринимая его как «интеллектуальную побрякушку», попавшую в струю общественного интереса к фрейдистским штучкам, вопросам либидо и опасным вещам.