Двойной расчет - Барбара Абель

Сердце старой дамы сжимается. Она не может себе этого объяснить, но почему-то испытывает к Люси симпатию, побуждающую ее помочь измученной женщине, такой несчастной и потерянной. Странное ощущение. Она ничего не знает о Люси, но ей кажется, что знакома с ней всю жизнь. Невероятное сходство с Анжелой — главная тому причина. Это так, но есть и еще кое-что. Как будто она снова встретила ту девочку, о которой так мечтала в молодости, когда узнала от врачей, что бездетна, и когда они с мужем решили взять ребенка на воспитание.

Мысль о том, что Люси могла бы быть ее дочерью, если бы они с мужем выбрали другого младенца, сразу пришла ей в голову. Она помнит это дитя, спокойно спящее в своей кроватке в родильном доме. Что толкнуло их сделать выбор в пользу другого младенца? По правде говоря, Мишель уже не помнит. В конце концов надо было выбрать кого-то.

Ну да! Она вспомнила, память подсказала ей ответ! Обе девочки лежали рядом, каждая в своей колыбельке. Когда они с мужем пришли в родильный дом, то с умилением любовались двумя спящими младенцами. Тщетно врач пытался убедить их взять обеих сестер, в то время у них не было достаточно средств, чтобы содержать двоих. Выбор был жестоким! Мишель долго рассматривала девочек, но не могла решиться: они были такие одинаковые! Ее муж тоже пребывал в растерянности. И тогда она решила: возьмут того младенца, который первым откроет глаза. Ничего другого придумать она не могла!

С того момента и началось негласное соперничество между Анжелой и Люси.

Почти целый час просидели они перед колыбельками, ожидая, когда проснется одна из девочек. Мишель помнит, как отчаянно билось тогда ее сердце. С каким волнением всматривалась она в маленькие личики, следя за каждым вздохом, за подрагиванием ресниц. Ожидание казалось бесконечным. Потом в комнату вошел врач и спросил, сделали ли они свой выбор. При звуке его голоса младенец, который лежал справа, пошевелился и закричал. Но первым открыл глаза другой, тот, что лежал в колыбельке слева.

Жребий был брошен. Они выбрали Анжелу.

* * *

— Я приготовила вам омлет. Должно быть, вы умираете с голоду!

Мишель заглядывает в гостиную, чтобы сообщить, что стол в кухне уже накрыт. Удивленные Люси и Джереми горячо благодарят хозяйку. Она и вправду странная женщина! То недоступно холодная, то вдруг само радушие.

Люси не испытывает голода, но Мишель так искренне старается им помочь, что она не осмеливается обидеть хозяйку отказом. Что же до Джереми, то он буквально набрасывается на еду. Пока они перекусывают, пожилая женщина со спокойной улыбкой наблюдает за ними: так мать оберегает спокойствие своих малышей. Пользуясь моментом, Люси задает несколько вопросов о детстве своей сестры.

— Вы говорите, Анжела принесла вам много несчастья. Она и вправду была таким тяжелым ребенком?

Мишель Массо молчит: при воспоминании о детских годах Анжелы ее лицо снова мрачнеет. Люси уже сожалеет, что потревожила хозяйку таким вопросом, ей не хотелось бы, чтобы та снова становилась холодной и высокомерной. Кроме того, было страшно, что пожилая дама передумает и выставит их за дверь.

Но Мишель Массо думает не об этом.

После некоторого молчания она начинает говорить: поток подступивших воспоминаний льется, облеченный в слова и высказанный ровным, без выражения, тоном говорящей:

— Когда мы удочерили Анжелу, я надеялась, что наша жизнь станет такой, о какой я давно мечтала. Я мечтала о дружной семье. Мне было тридцать три года, и к тому моменту мы с мужем долгих пять лет пытались завести ребенка. Но поскольку все старания оставались тщетными, мы впали в глубокое уныние. Стало ясно, что если хотим иметь детей, то надо брать приемыша. Не буду рассказывать вам всех подробностей, но через своих знакомых в местном медицинском центре мы в конце концов получили информацию о том, что родились две девочки, которых мать решила оставить в роддоме. Признаюсь, мы думали о том, чтобы взять обеих, но в то время наши финансовые возможности были ограничены и двоих сразу нам было не потянуть. Кроме того, мы жили тогда в Париже, но мой муж, который работал учителем, подал заявку на место где-нибудь поблизости от Бордо. А когда Анжеле исполнилось два года, там открылась вакансия, и мы, не колеблясь, переехали. Париж нас не устраивал. Нам хотелось свежего воздуха, зелени и особенно солнца.

Легка улыбка пробежала по лицу рассказчицы, которая, казалось, оценивала свои тогдашние мечты и надежды как безнадежную наивность.

— Должна признаться, что первые три года жизни Анжелы были довольно веселыми, — продолжала она все тем же усталым тоном. — Пока она оставалась маленьким ребенком, хлопот с ней почти не было. Но после того как ей исполнилось три года, девочку будто подменили. Причины этого мне до сих пор непонятны. Может, я стала уделять ей меньше времени. В то время я устроилась работать няней в детскую больницу. Работа мне нравилась, но она требовала сил и времени. Я возвращалась домой усталая и часто расстроенная видом страданий, выпавших на долю наших маленьких пациентов. Возможно, я была по отношению к Анжеле не столь терпелива, как прежде. Но ведь ей так повезло, казалось мне, что она живет с нами, ее любят, о ней заботятся, она здорова и ни в чем не нуждается. В любом случае объяснить этим все невозможно! Она стала капризной и, если что-то ее не устраивало, впадала в дикий гнев. Когда Анжела была в таком состоянии, нам с мужем никак не удавалось ее успокоить. Она вопила, топала ногами, хватала все, что попадалось под руку, и запускала в нас, каталась по полу, билась головой об стену, вырывала себе волосы, царапала лицо. Это было ужасно! Я обратилась к врачам-психиатрам, чтобы выяснить причину, по которой наша дочь впадала в такую ярость. Между четырьмя и пятью годами эти приступы стали реже, а потом, казалось, Анжела успокоилась, обстановка в доме улучшилась, стало веселее. Но…

Госпожа Массо снова замолчала, ее глаза увлажнились, она печально улыбнулась.

— Случилось удивительное. Я забеременела. Для нас это было неслыханным потрясением: помня о вердикте врачей, мы о такой возможности даже не помышляли. Мне было уже тридцать восемь лет, а это не очень хорошо для первой беременности, особенно в прежние времена. Гинекологи взяли меня под особое наблюдение. Но сюрпризы на этом не кончились! После трех месяцев вынашивания врачи объявили, что у меня будет двойня!

— Двойня?! — хором воскликнули Люси и Джереми, потрясенные таким поворотом событий.

— Именно так, двое близнецов! Но поначалу я этого не знала.

— Но Анжела никогда не говорила о близнецах! — удивился Джереми. — Она всегда вспоминала о маленькой сестренке, рождение которой перевернуло ее жизнь.

Не в силах скрыть волнение, пожилая женщина опустила голову.

— Эта беременность меня измучила! И когда я, наконец, родила этих детей, которых так страстно и долго желала, то странным образом впала в глубокую депрессию, от которой поначалу не могла оправиться. То, что называется послеродовой депрессией. В моем случае болезнь приняла очень тяжелый характер: целых пять недель я была не в себе и не могла заставить себя заниматься своими малютками. Как только какая-нибудь из них начинала плакать, у меня опускались руки. Муж мне много помогал, но Анжелу все это вывело из равновесия окончательно. Я в этом уверена. С самого первого дня она воспринимала новорожденных как своих смертельных врагов, это было видно по ее глазам. Ей было тогда уже пять лет, но ни разу ей не захотелось приласкать малышек. Наоборот! Часто я ловила ее на том, что она пыталась ущипнуть или укусить кого-то из них. Она была болезненно ревнива. Признаюсь, моя реакция на подобные вещи не всегда была правильной — видимо, я еще недостаточно оправилась от болезни, чтобы правильно оценивать последствия своих действий. Мне не хватало терпения, не хватало сил. Я слишком часто ее ругала, а иногда случалось и нашлепать.

Пожилая женщина прервала свой рассказ, ее душили рыдания.

— Вспышки гнева у Анжелы становились все чаще, все неистовее, но у нас не было ни времени, ни сил, чтобы попытаться ее понять. Наверное, она почувствовала себя брошенной. Мне казалось, будто она портит нам жизнь. Без нее мы были бы счастливы. Часто своими криками Анжела будила малышек именно в тот момент, когда я больше всего нуждалась в отдыхе. Как же я на нее злилась тогда! Я взвалила на нее ответственность, которая была слишком тяжела для ее возраста. Но, повторяю, не думаю, что этот эпизод нашей жизни способен все объяснить в характере Анжелы. Спустя два месяца, когда мое «детоненавистничество» стало понемногу сходить на «нет», я стала все силы отдавать уходу за девочками: чувство отрешенности сменилось чувством вины. Я старалась им компенсировать то, что недодала в первые месяцы их жизни.

Госпожа Массо печально вздохнула.