Русские ночи - Владимир Одоевский

Ростислав. Неужели ты не шутишь?

Фауст. Загляни во вторую главу второго тома "Философии мануфактур"; {* Ibidem, pag. 149.} этот ответ показывает, что доктору Юру вовсе не известно одно и" самых простых положений физиологии о влиянии ночи на организм животных. Только мануфактурному философу дозволено такое невероятное, непростительное невежество — зато доктор Юр человек положительный и считается авторитетом в прядильном и вообще мануфактурном мире…

Ростислав. Хоть упоминает ли он о нравственном образовании несчастных детей на фабриках?..

Фауст. Он вообще очень хвалит фабричное нравственное воспитание, чему я нашел у него и доказательство: "если главный работник на шерстяной фабрике, — говорит он, {* Ibidem, t. I, p. 13.} — человек трезвый и порядочный, то он не имеет нужды мучить (harasser) своих маленьких помощников… на если он предан горячим напиткам или вспыльчив, то поступает с ними тирански… когда он, возвращаясь из трактира, запоздает, то, чтоб нагнать время, пускает машину с такою быстротою, что его помощники неуспевают ему помогать… тогда он немилосердно бьет их длинным катком (billy rollet)…" — чем не воспитание? бедные дети в полной власти у взрослого пьяного негодяя — но ведь это лишь в продолжение одиннадцати часов в день! Впрочем, доктор Юр не шутя уверяет, что это случается только на шерстяных фабриках, но отнюдь не на бумажных, {* Там же.} и надеется, что новые усовершенствования на шерстяных фабриках устранят эту маленькую неприятность.

Виктор. Но ты берешь только случайности…

Фауст. Эти случайности на всех фабриках Запада…

Виктор. Ты указываешь лишь на одну сторону…

Фауст. Тебе угодно другую; вот она: Карл Дюпень[178] торжественно объявил с парламентской трибуны, что "на 10000 рекрут в мануфактурных департаментах Франции представляется 8900 больных и уродов, а в земледельческих лишь 4000". {* См. газеты тридцатых годов.}

Виктор. Это все темная сторона; должно брать в расчет и силу обстоятельств, как, например, огромную производительность Запада, которая, естественно, понижает цены на фабричные произведения и заставляет производить дешевле и в меньшее время; оттого все эти ночные работы, употребление детей, утомление… без того большая часть фабрикантов бы разорились…

Фауст. Я не вижу нужды в этой непомерной производительности…

Виктор. Помилуй! ты хочешь ограничить свободу промышленности…

Фауст. Я не вижу нужды в этой беспредельной свободе…

Виктор. Но без нее не будет соревнования…

Фауст. Я не вижу нужды в этом так называемом соревновании… как? люди алчные к выгоде стараются всеми силами потопить один другого, чтобы сбыть свое изделье, и для того жертвуют всеми человеческими чувствами, счастием, нравственностию, здоровьем целых поколений, — и потому только, что Адаму Смиту вздумалось назвать эту проделку соревнованием, свободою промышленности — люди не смеют и прикоснуться к этой святыне? О, ложь бесстыдная, позорная!

Виктор. Я согласен, что настоящее состояние западной промышленности представляет много странного и печального, — но не в ней одной заключается Запад. Вспомни, что Запад — колыбель нашего просвещения, что на Запад ходят учиться, что Запад истинный храм наук…

Фауст. Обширный вопрос! об нем можно говорить до завтрашней ночи! Чтоб не распространяться вдаль — я спрошу только: какие именно науки подвинулись в этом храме? Я вижу движение на Западе, вижу безмерную трату сил, вижу множество приемов полезных и бесполезных — им не худо учиться; думать, что новая наука далеко оставила за собою древнюю, — это вопрос другой; новая наука увеличила ль хоть на волос благоденствие человека? это вопрос третий.

Виктор. Послушай: отрицать просвещение Запада — дело невозможное; ты этого не докажешь…

Фауст. Я не отрицаю его и даже признаю, что нам еще многому остается учиться на Западе, но я хотел бы привести это просвещение в настоящую оценку. Успехи в политической экономии и общественном благоустройстве мы уже видели и видим каждый день; дело дошло до того, что один добрый чудак[179] предложил перевернуть весь общественный быт и испытать, не лучше ли будет, вместо обуздания страстей, дать им полный разгул и еще подстрекать их; а этот чудак был человек неглупый: нелепость, до которой дошел он, доказывает, что уже нет выхода из того круга, в который забрела западная наука. В науках физических приложений много, но что именно принадлежит новому веку… сомнительно.

Виктор. Мысль приписывать все изобретения древним очень стара, о ней написаны сотни книг…

Фауст. Стало быть, в ней есть нечто справедливое; вам известно мое убеждение: я не могу поверить, чтобы наука могла подвинуться далеко, когда ученые ее тянут в разные стороны! В этом путешествии они могут наткнуться на новое, но только наткнуться; старики, кажется, тянули в одну сторону — и оттого повозка шла проворнее…

Виктор и Вячеслав. Доказательства! Доказательства!

Фауст. Вы знаете книгу, над которой я теперь тружусь; ее цель напомнить о позабытых знаниях, — нечто вроде сочинения Панцироля[180] "Do rebus deperditis"; {"О потерянных вещах" (лат.).} но мимоходом она, неожиданно для меня самого, доказала, что все наши физические знания были известны, во-первых, алхимикам, магам и другим людям этого разбора, далее в элевзинском храме[181], а еще далее у жрецов египетских. Ограничусь теперь только некоторыми намеками. Когда мы достоверно знаем, что тот или другой: предмет существовал в данное время, то мы должны заключить, что существовали и средства произвести его; видя деревянный дом, мы заключаем, что брусы были деревьями, что они вырублены железом, что железо было выковано, что железо добыто из руды, что руда была разработана, и так далее. Все важнейшие химические соединения, без которых наша, наука не могла бы сдвинуться с места, достались нам от алхимиков: алкоголь, металлы, важнейшие кислоты, щелочи, соли; их существование необходимо предполагает знания по крайней мере столь же обширные, как в наше время, если бы даже самые процессы и снаряды и не были подробно описаны; для меня это ясно, как дважды два четыре.

Виктор. Сохранилась история одного открытия, которое может служить разгадкою, каким образом могли быть сделаны многие другие, без пособия особенных знаний. Финикийские купцы без всякой химии, а случайно открыли стекло, раскладывая огонь на берегу для своего обеда.

Фауст. Плиний[182] сохранил эту сказку вместе со многими другими. По его словам, "торговцы употребили вместо столов для обеда куски нитра, {* Glebas nitri, — Plinii Hist natur, lib XXXVI, с. 65, — селитра? поташ? натр?} находившегося на их корабле; нитр, подверженный действию огня вместе с береговым песком, полился прозрачными струями, и таково была происхождение стекла". Дело в том, что этого никогда не могло случиться, не во гнев Плинию: стекло при столь малом жаре и на открытом месте никак не могло образоваться — и по самой простой причине: для плавки стекла необходима температура не костра, но плавильной печи; что ни говори, а существование стекла в древности указывает на огромные предварительные знания, которые одни могли довести до фабрикации стекла; открытию состава стекла, открытию пропорции веществ, в него входящих, должны были бы, судя по-нашему, предшествовать тысячи опытов; да не забудем и эластического, вовсе нам непонятного стекла, о котором ясно говорит Плиний и, кажется, Светоний…[183]

Вячеслав. Возвышать древних, чтобы унизить новейших — на это была мода и прошла!..

Фауст. Я не утверждаю, что все возможные открытия принадлежат древним; но нельзя забыть, например, предание о Нуме Помпилии[184], ученике пифагорейцев, который будто бы посредством таинственных обрядов сводил гром на землю[185]; название Юпитера Елицием, то есть притягивателем; {* Eliciunt coelo te, Jupiter, uncle minores // Nunc quoque te celebrant, Eliciumque vocant говорит Овидий — lib. 3, v. 328. Jupiter Elicius — ab eliciendo give extrahendo. См. Дютана[186].} рассказ Тита Ливия {* Lib. I, с. 20. Ср. также Plinii, lib. I, с. 53, de fulminis evocandis.} о Тулле Гостилии, который, подражая Нуме и забыв нечто в обряде, был поражен молнией[187], — рассказ, напоминающий в точности смерть Рикмана[188] посреди опытов над громоотводом, описанную Ломоносовым; нельзя забыть и обстоятельства, которыми сопровождались египетские инициации и которыми объясняются слова Эсхила: {* В последней части трилогии об Оресте: "Эвмениды".} "одна Минерва знает, где хранятся громы"[189]; бальзамирование, описанное Геродотом[190], показывает, что египтянам был известен креозот, до которого мы едва добрались после многолетних усилий; отдаленность времени, истребление и искажение письменных памятников препятствуют в сем случае дать осязать истину; но я утверждаю, по крайней мере, что мы не двинулись ни на шаг в знании природы со времени бедственного направления наук, произведенного Бэконом Веруламским[191], а еще более его последователями. Кто будет иметь терпение прочесть творения алхимиков, тот легко убедится в истине этого странного с первого раза утверждения; все нынешние химические знания находятся не только в Алберте Великом[192], Рогере Баконе[193], Раймонде Луллии[194], Василии Валентине[195], Парацельзии и в других чудных людях сего разряда, но эти знания были столько разработаны, что встречаются и в алхимиках меньшей величины. Ты найдешь, например, в "Космополите" {* В новейшем 1723 г. переводе: "Cosmopolite ou Nouvelle lumiere chymique", р. 26.} опыт замораживания воды посредством серной кислоты, что предполагает существование снарядов, предполагающих в свою очередь обширную опытность. Азот был известен Рогеру Бакону; даже в книге под именем Артефия {* Artephii antiquissimi philosophi de arte occulta atque lapide philosophorum liber secretus, in-4ь, 1612.} замечается знание свойства газов; не только у Василия Валентина, но и у Гильдебранда {* "Magiae naturalis". Р. И. Hortus deliciarum, durch Wolfgangum Hildebrandum, 1625, in-4ь[196] разделяется посредством огня и производит огненное тело или два воздухообразных тела", — не ясно ли здесь означены: кислород и водород, открытием которых мы так гордимся? Для меня нет сомнения, что под наименованиями стихий — огня, воздуха, воды и земли — у древних скрывались понятия, соответствующие нашим четырем простым телам: кислороду, азоту, водороду и углероду; {* Вот сие любопытное, доныне едва ли замеченное место у Платона, по переводу Аста: "Terra quidem concurrens cum igne dissoluta ab ejus acie fertur, sive in ipso igne soluta fuerit (металл?), sive in aeris (окисел?), sive in aquae mole (соли?), dum concurrentes forte ejus partes rursusque inter se ipsae copulatae terra evadant: neque enim in aliam umquam speciem transeant. Aqua autem ab igne vel etiam ab aere divisa potest fieri composita unum ignis corpus et duo aeris. De aeris vero particulis ex una parte dissoluta duo existent corpora ignis". Plat. op., t. 5. p. 197. Ed. As. 1822 Org", l. 1, с. 70.}