Бес смертный - Алексей Рыбин

– Ну, пока, – сказал Коля Соловьев. – Может, когда-нибудь и увидимся.

– Счастливо тебе. – Марина Штамм обняла меня за шею и поцеловала в губы. Я ее поцеловать не успел – она отпрянула и пошла к такси.

– Бывай, министр! – шепнул Отец Вселенной и еще раз сверкнул стеклянным глазом.

Они сели в черный, словно оплывший от самодовольства и достатка «Мерседес». Я не стал провожать его глазами – повернулся и вскарабкался в свою (теперь уже свою) «Ниву».

Водить машину я умел. Правда, с тех пор как выучился, за рулем сиживал редко, но при взгляде на циферблатики и рычаги понял: за то время, что я проездил на общественном транспорте, в способе управления автомобилем, в общем, ничего не изменилось.

Тронул потихоньку – машина пошла легко. Я вспомнил, как Отец Вселенной, Колька, говорил мне, что поменял двигатель и за его «Нивой» теперь ни одно полицейское такси не угонится.

Врал, конечно. Догонит «Мерс» эту жестянку. А вот «Волга» – из тех, на которых большинство ментов продолжает шастать по улицам, – может быть, и отстанет.

Запикал мой мобильный – сейчас он выстреливал мелодию «The Voice» «Муди Блюз» 81-го года.

– Ты куда намылился? – спросил меня из трубки Карл Фридрихович.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Проводил этих мерзавцев и давай езжай домой. Есть срочное дело. Сегодня едем с тобой на телевидение, нужно несколько слов сказать.

– О чем? О том, что я планирую выйти в министры?

– А, ты об этом… Ну что же, в целом, этот сопляк все правильно тебе рассказал.

– А ты что, слышал? – спросил я.

– Ну вот видишь. Куда тебе самому руководить, если ты даже не допер, что я тебя слушаю через твой мобильный. Ты бы хоть его дома оставлял, что ли. Это же элементарно. Ладно, не обижайся, мы же взрослые люди. И я тебя действительно очень уважаю и ценю. Но дело есть дело, и к делу нужно подходить серьезно, нужно взвешивать все «за» и «против», уметь трезво оценивать свои силы. Ведь это признак мудрости, так ведь?

Я гнал машину на юг. На Московском проспекте попал в «зеленую волну» и расслабился. Включил соловьевский магнитофон. Кабину наполнили бодрые аккорды «Роллинг Стоунз»: «Вали с моего облака!» – пел Джаггер.

Мне не жалко было тех, кого я сдал. Я даже немного завидовал им. Они сразу пройдут через фильтр – проверку на серьезность своих намерений, проверку на то, слабаки они или нет. Они же пока не опасны. Они – молодняк. Их не сошлют, не посадят, им просто сделают внушение. Серьезное внушение, болезненное даже, но – не смертельное. И не ломающее судьбу. Просто предупреждение. И они уже сами решат для себя, в какую сторону им двигаться. Они пройдут первые классы школы за неделю – я в свое время проходил их несколько лет.

– Что молчишь? – спросил Карл.

– Музыку слушаю.

– Ну ладно, давай поворачивай.

– А ты что, знаешь и то, где я еду?

– Знаю.

– Откуда?

– Работа такая. Ты со мной уже несколько месяцев, а так ничего и не понял.

– Все я понял.

– Соловьев рассказал? Да он сам лох, козел и гопник. Он ни черта не понимает. Приезжай давай, поедем на телевидение, по пути еще побеседуем.

– Хватит, набеседовались, – сказал я и засмеялся.

Побеседуем, как же. Хрена тебе. Хорошего – понемножку.

Я выехал на Пулковское шоссе. Возвращаться домой не хотелось. Пить месяцами с потным и унылым комиком Сатировым? Слушать мудацкие, прошедшие цензуру Рудольфа песни? Идти в министры?

В открытое окошко дул ледяной ветер, впереди сверкало чисто вымытое растаявшим снегом шоссе. Поеду-ка я в Москву. Что меня здесь держит? В Москве я не был уже черт знает сколько. У меня там куча друзей. Была во всяком случае. И они, наверное, наслышаны о моих успехах. А потом… потом двину на Алтай. В горы. Мне всегда думалось, что в горах можно встретить что-то необычное. Призрак Майлза Дэвиса, к примеру. На Алтае я наверняка встречу это необычное.

Говорят, что музыканты – великие музыканты – не умирают, а просто исчезают неведомо куда. Потому что они имеют ключ к двери, в которую можно выйти, минуя смерть.

Вот, может быть, где-нибудь в горах Алтая и сидят они – Майлз Дэвис, Моррисон, Леннон, Чарли Паркер, Хукер, Палмер, Кобейн. Ходят там по облакам Харрисон и Галлахер, Пресли и Меркьюри. Дремлет где-нибудь под кустом Джеймс Браун. А может быть, они где-нибудь в другом месте. Какая разница? Бензин продается везде, а денег у меня на бензин достаточно – по старой привычке я все наличные деньги всегда носил с собой.

– Я последний раз говорю – вернись! – крикнул из трубки Карл Фридрихович.

Я выбросил трубку на дорогу и нажал на педаль газа.

Что они мне сделают? Не убьют же, в конце концов!

Я не под домашним арестом, никаких подписок о невыезде не давал. Мало ли, куда я хочу съездить, – какое их дело? То, что я никому никогда ничего не скажу из услышанного сегодня, – в этом может сомневаться только полный идиот. Вокруг одни стукачи – зачем же мне говорить им то, что и так всем известно? Вчера еще можно было сказать – всем известно, кроме меня. А теперь известно и мне. Так зачем что-то кому-то рассказывать?

Перекрывая стоунзовские риффы, сзади запела полицейская сирена. В зеркальце я увидел две машины – ну конечно, «Волги» с мигалками. Они шли за мной аккуратно, не приближаясь, но и не отставая.

Посмотрим, на что способен соловьевский движок!

Я сделал рывок – «Волги» приотстали. Я тормознул – нагнали и снова пристроились, держа дистанцию. Теперь между ними я увидел черное рыло «Мерседеса».

Впереди на обочине что-то взорвалось. Потом еще несколько раз – фонтанчики снега выстроились рядком, как столбики ограждения.

Я обернулся и увидел, что из окошка крайней левой «Волги» торчит черное дуло автомата. Или винтовки. Разглядеть на ходу было сложно.

Идиоты. Пугать меня вздумали! Я вам покажу «Формулу-один».

Моя рука вывернула ручку громкости до предела, и «Стоунз» загремели, перекрывая гудение двигателя.

I was sick and tired, fed up with thisAnd decided to take a drive downtownIt was so very quiet and peacefulThere was nobody, not a soul aroundI laid myself out, I was so tired and I started to dreamIn the morning the parking tickets were just likeA flag stuck on my wind screenI said, hey! you! get off of my cloudHey! you! get off of my cloudHey! you! get off of my cloudDon’t hang around cause twos a crowdOn my cloud…

В лобовом стекле справа от меня образовалась аккуратная дырочка.

Да они совсем ума лишились. Машину мне портят!

Я попробовал еще покрутить ручку громкости – она уперлась: громче сделать было уже нельзя. На самом деле этого мне было более чем достаточно. С моим-то слухом.

Рядом с первой дырочкой в стекле появилась вторая. Любимая музыка переливалась, звучала вокруг, крутилась воронкой в тесной кабине. Я оказался в центре этой воронки, музыка звучала сзади, спереди, справа и слева, она была над головой и снизу, она обнимала меня, гладила, проникала сквозь поры.

Музыка была повсюду, и я растворился в ней.

Часы стоят

В окно било вставшее точно вовремя вышколенное солнце.

«Роллинг Стоунз» звучали их моих колонок очень тихо, хотя «Роллинг Стоунз» – это такая группа, которая тихо звучать не должна ни при каких обстоятельствах.

Я почему-то лежал на полу рядом с кроватью. Покосившись на нее, я увидел, что простыни скомканы, одеяло сползло на пол, как подтаявший ледник с горного плато, а лежу я на комке, судя по всему, моей собственной одежды. Из-под плеча тянулась к кровати джинсовая штанина, а основная их, джинсов, часть находилась под копчиком. Лежать на скомканных джинсах мне было неудобно, и я решил встать.

Как она меня измотала, эта девчонка! Хорошо, что не добралась до Марка, а то он точно сегодня никуда не уехал бы. Я, как настоящий отец, принял огонь на себя. Интересно, когда это я успел перебраться на кровать? Начинали мы с ней на диване, а последующие события, пардон, восстановить в памяти я не в силах.

Как она меня высосала – уму непостижимо. Уж я-то – на что человек опытный, а с пола не встать. Как я на полу оказался – это не вопрос. Раньше я часто падал во сне. Просыпался в луже крови. Нет, это не я, это друг мой, Даня. Он сейчас в Германии живет. Славка в Канаде, в Канаде озера, а я там никогда не был…

Что за чушь? Ну, упал я с кровати, большое дело, не об этом нужно думать, нужно думать, как встать и похмелиться, а потом звонить в студию, звонить Питу домой, поднимать, будить, браться за работу.

Куда делась вчерашняя сумасшедшая журналистка, меня не интересовало. Она девочка боевая, не пропадет. Должно быть, вообще в Москву уже отъехала. Дверь у меня захлопывается, девочка встала да пошла. Не сперла бы только чего-нибудь. Малознакомые девушки имеют обыкновение прихватывать на память вещицу-другую. Диск, золотую цепочку или просто пару сотен долларов, по небрежности оставленных на столе.