В ролях (сборник) - Виктория Лебедева

По мелочи по мелочи, а «косметический» ремонт в итоге вышел в копеечку, съев без остатка две суммы учительских отпускных – пришлось еще у друзей занять. Но, раз начав дело, Катя и Сергей уже не останавливались и не жалели – не было у них такой привычки.

Катя с детства любила ремонт. Ей это казалось весело – когда вся мебель сбивается в кучу в одном углу, прячется под старыми газетами и покрывалами, когда приходится спать на раскладушке, зажатой с двух сторон шкафом и буфетом, среди серых стен, покрытых кое-где неотмокшими обойными струпьями; когда одинокая лампочка под потолком вся в побелке и по стеклам стекают меловые дорожки, сквозь которые едва видно улицу, но зато как здорово рисовать по ним пальцем всякие смешные рожицы; любила сладковатый запах обойного клея, напоминающего детсадовский кисель; квартира тогда становилась похожей не на квартиру, а на тайный шпионский схрон, и маленькая Катя играла в радистку Кэт из фильма про Штирлица или в «детей подземелья», а будущая теща ворчала, что никакой от нее помощи никогда, а только один сплошной беспорядок.

Вот и сейчас Катя, напевая под нос нелепую песенку, прилипшую с самого утра, бодро отмывала с потолка гостиной пожелтевшую побелку – и была в этой побелке с ног до головы, мокрая, но довольная. Старая стремянка, обнаруженная на балконе, нехорошо ходила под ногами, но Катю это даже веселило. И Сергей в другом углу мыл потолок, взобравшись на бывший кухонный стол, который после ремонта тоже прочили на выброс. У Сергея, как обычно, выходило быстрее, зато у Кати тщательнее. Сергей спрыгнул со стола, обхлопал себя по карманам, выудил из помятой пачки сигарету и затянулся.

– Слезай, солнышко. Давай, отдохни!

– Раньше сядешь – раньше выйдешь! – парировала Катя и брызнула на Сергея мутной водой с неотжатой тряпки.

– Ах ты так?! – Сергей щелчком отправил сигарету в ведро, подхватил Катю со стремянки и закружил по гулкой комнате, а она смеялась, и вскрикивала от ужаса, и просила:

– Ну Сережа, ну пусти! Поставь меня немедленно на пол!

А он кружил все быстрее, пока не оступился и едва не завалился вместе с Катей. Только тогда осторожно отпустил, поцеловал в перемазанную побелкой щеку.

– Видели бы нас ученики сейчас. Они бы поседели.

– Точно, особенно Шелехов из шестого «Б».

Катя покрепче прижалась к мужу и потянулась поцеловать, но вдруг замерла и отстранилась, напряженно глядя Сергею поверх плеча.

– Что, солнышко?

– Сам посмотри, – прошептала Катя беззвучно, одними губами.

Сергей обернулся. В дверях неподвижно стоял хозяин и со вниманием рассматривал их, обнявшихся посреди комнаты. Посмотрел, равнодушно отвернулся и ушел.

– Сереж, я его боюсь, – шепнула Катя.

– Брось. Ничего он тебе не сделает.

– А чего он так смотрит?

– Сама посуди, жил себе и жил, а теперь вдруг чужие люди в доме, все другое… Ну, солнышко… Ну чего ты?

– Да, всё другое, – эхом отвечала Катя.

А хозяин целыми днями бродил по квартире, озирая стены, очищенные до бетона, смотрел, задрав голову, на свежевыкрашенные дверные косяки и временами громко чихал. Запахи свежей краски и клея были ему явно не по душе. Он появлялся бесшумно и всегда неожиданно, так что Катя непременно вздрагивала, случайно поймав его изучающий, холодный, немного растерянный взгляд. Иногда он надолго придремывал в любимом кресле, которое так и болталось все время посреди гостиной и по мере надобности кочевало из угла в угол, и тогда Сергей шептал в утешение жене:

– Ну посмотри, какой он потерянный! Разве тебе не жаль старика?

– Жаль, – тихо отвечала Катя.

Но жаль ей не было. Совсем. И собственная черствость ее удивляла. Она боялась хозяина все больше, сама не знала почему. С виду он был вовсе не страшный, а даже симпатичный. Вот только бы не этот свинцовый взгляд…

Долго ли, коротко, ремонт потихоньку продвигался. Потолки были побелены (кроме кухонного, который Катя смеху ради выкрасила масляной краской в оранжевый цвет, в тон новой плитке над раковиной), выправлены и выкрашены рассохшиеся рамы, разобран весь хлам на балконе.

Они расстелили обои вдоль коридора и густо мазали клеем, двигаясь с двух сторон навстречу друг другу. Из дальней комнаты неслышно вышел хозяин. Катя замерла. Хозяин шел прямо на них, вроде как не видел. У самого края расстеленного рулона он остановился, замер брезгливо на несколько мгновений и медленно, с достоинством пошел по стеночке, где, казалось, мышь не проскочит. Прошествовал и тихо свернул в кухню. Сергей и Катя еще долго смотрели ему вслед, а клей впитывался и подсыхал, так что, когда они отмерли, пришлось мазать заново.

– Знаешь, – тихо сказала Катя, не поднимая головы, – может, мы зря все это затеяли?

– Не выдумывай, солнышко, копейки остались! – ответил Сергей бодро. – Еще пара недель, и будем перебираться! Не знаешь, по размену уже звонил кто? Теща тебе не говорила?

– Вроде нет. – Катя пожала плечами. – Разве она скажет? А вообще странно. Мы вроде цену не задирали, ничего такого.

– Это покупатели ждут, пока мы тут закончим, – рассмеялся Сергей. – А Новый год будем уже в своем собственном доме справлять, вот увидишь.

– Твои бы слова да Богу в уши, – улыбнулась Катя. – Значит, через две недели?

– Через две и ни минутой позже!

Но так уж вышло, что ждать две недели им не пришлось, а всего лишь два дня. Потому что теща, теща…

А теща опять ничего не сказала, точнее – им не сказала, Кате и Сергею, но, когда они вечером вернулись пораньше, настелив в коридоре новый кусок линолеума, который должен был еще прижиться, присохнуть к полу, отчего в съемной квартире им целые сутки нечего было делать, – когда пришли и тихо, чтобы не шуметь, открыли входную дверь и оказались в коридоре, услышали, как из комнаты тещи раздается надрывная истерическая скороговорка, местами переходящая в шипение: мы ничего не продаем, нет, это неправильный телефон, что вы себе позволяете, нет, номер наш, но все равно нет, не давали мы никакого объявления, разбирайтесь как хотите и с кем хотите, нет и отродясь не было тут никакого Сергея, никакой Катерины!

Сергей сжал кулаки и стиснул зубы, и желваки заходили, а взгляд стал такой, какого Катя никогда еще у него не видела, потому на всякий случай схватила мужа за локоть и повисла на нем, чувствуя, что мышцы под пальцами сделались каменными, зашептала: «Только не трогай ее, ради бога, только не трогай!» А он и не собирался трогать, точнее – не собирался бить или учинять еще какое рукоприкладство, ему лишь хотелось всей пятерней взять тещину головенку с тощим пучком волос, подкрашенных хной, и сжимать, сжимать, сжимать – до тех пор, пока весь этот яд, всё это змеиное шипение из нее не выйдет и не останется нормальный человек, который сам пожил и должен дать жить другим. Но Катя висела на локте и не пускала в комнату тещи.

А потом теща с победным видом вышла в коридор, где застала зятя с дочерью – застывшую скульптурную группу, молча смотрящую прямо на нее – невинную и ничего такого не сказавшую, – и, растянув улыбку во всё крошечное лицо, еще почти не тронутое морщинами, елейно проворковала:

– Уже вернулись? Какие молодцы! Кушать будете? Я вам блинчиков…

Сергей со всей силы пнул обувную тумбочку, пробив в ее боку неровную дыру, легко освободил локоть, хоть Катя держалась за него как могла сильно, обеими руками, и не разуваясь ушел к себе, где с грохотом вывалил все из шкафа на пол и стал торопливо запихивать в чемодан, который был куплен в прошлом году для поездки на юг, куда так в итоге и не собрались по нехватке средств. А Катя стояла на прежнем месте, и со слезами смотрела на мать, и все шептала:

– Мама, зачем ты это делаешь? Зачем делаешь?!

Теща сначала напряженно молчала, но быстро пришла в себя и разразилась гневной тирадой, и опять Катя оказалась виновата – в том, что вышла замуж не за того человека, а за голь бесквартирную. А ей, теще, теперь что, в подворотню идти бомжевать? Не дождетесь! У нее здесь всё, всё: и соседи приличные, и магазины, и поликлиника; и молода еще – матери указывать, она, теща, пока еще тут хозяйка – не захочет разъезда, так его и не будет, пусть зарубит себе на носу! Ишь какая умная выискалась!!!

Никогда не понимала Катя, почему мама и ее многочисленные подруги послевоенного поколения употребляют слово «умный» в качестве ругательства, а когда хотят действительно похвалить человека, лепят уменьшительное «умненький». Она смотрела на кричащую тещу, долго смотрела. И оттого, быть может, что не моргала, слезы быстро высохли. Она улучила момент, когда теща возьмет небольшую дыхательную паузу между криком и криком, и очень спокойно сказала, что разъезд состоится в самые кратчайшие сроки, вне зависимости от желания или нежелания тещи, поскольку квартира приватизирована в трех равных долях – на тещу, на Катю и на Дарьку, а Дарькин официальный опекун, естественно, Катя, и если по закону ей, Кате, захочется выставить на продажу две доли из трех (а ей хочется, никогда так не хотелось, как сегодня!), то она это сделает; а коль скоро теща вздумает сопротивляться, то Катя подаст в суд на разделение коммунальных платежей и потом продаст две комнаты из трех первым встречным гастарбайтерам; и нет, дорогая мама, это не пустая угроза, комнаты ведь изолированные; а тогда, раз по-человечески вести себя не желаешь, добро пожаловать в коммуналку! Сказала и ушла вслед за мужем, дверь комнаты за собою прикрыв тихо-тихо, так что слышно было, как идут коридорные часы с кукушкой, доставшиеся от бабушки, и стала помогать складывать вывернутые из шкафа вещи покомпактнее, чтобы побольше влезло в отпускной чемодан. Катя и Сергей не смотрели друг на друга и ничего не говорили – а что тут скажешь?