Метро 2033: Третья сила - Дмитрий Ермаков

Постепенно появилась у сталкера и работа – то от одного бывшего заказчика весточка пришла, то от второго. Молота помнили. В Молоте нуждались.

На улицах центральной части города Борис работал редко: тут все уже было разграблено, а остальное поделено. Но этот факт Молота не сильно огорчал – он давно протоптал дорожку на правый берег Невы. Во владения Оккервиля…

Сталкеров, говоривших, что за реку хода нет, и кто туда сунется, тот псих и в ближайшем будущем покойник, Борис не разубеждал. Молча слушал, кивал… А потом, взяв с собой верных друзей, шел в сторону заброшенной станции Лиговский проспект. Выбирался в город через вентшахту. У берега ждала сталкеров лодка, тщательно спрятанная и замаскированная. У лодки даже имя свое было, красивое, гордое.

«Калипсо».

Молот проверял, не прохудилась ли «Калипсо», не надо ли просмолить ее, потом Кирилл садился на весла, Игнат вставал на нос, Борис устраивался на корме, и друзья пускались в путь. И всегда возвращались, да не с пустыми руками.

– Риск, однако… – заметил Жбан, когда Молот рассказал ему о своих переправах на правый берег.

– А то, – усмехнулся сталкер. – Но знаешь, Кузьмич, не так страшен черт, как его малюют. Все говорят: «Река, река, ужас, опасность, мы все умрем». И даже не суются туда. А я, сам видишь, живой.

– А то. Та же фигня с Разломом. Пока сам туда не прыгнешь – страшно. А потом уже нет, – кивнул задумчиво Прохор Кузьмич, и добавил, протягивая Молоту руку: – Думаю, мы поладим, сталкер.

Так и вышло.

Богачи, нанимавшие сталкеров для доставки из города всевозможного хабара, Молота сторонились: они были уверены, что не сегодня так завтра тот обязательно пойдет на дно, и рисковать не хотели. И все же имелись и у Бориса наниматели. Он не успел всех их оповестить о переезде, но этого и не потребовалось – барыги сами отыскали его.

«Надо будет – хоть в заднице у птера меня найдут. Не пропаду», – думал сталкер, получая очередной заказ от проверенного клиента. И он не ошибся.

Сюда же, на Владимирскую стали наведываться Фил и Будда, случайные приятели Бориса, быстро ставшие для него хорошими друзьями. Филипп и Психопат быстро спелись и в прямом, и в переносном смысле: то под гитару, то а капелла они горланили песни часами напролет без устали. На родной Чернышевской Филу и строчки спеть иной раз не давали, заставляли замолчать. Тут же всем его музицирование было только в радость.

Только вот Борис в этих веселых посиделках участвовал редко. Обычно он сидел около своей палатки и думал о чем-то своем. Когда ему предлагали выпить со всеми, не отказывался, но как только про него забывали, отходил от костра и снова о чем-то думал.

Однажды вечером, когда разношерстные жители Владимирской собрались у костра и увлеченно резались в подкидного дурака, к Борису подсел Будда. Молчаливый бурят долго внимательно смотрел на сталкера, а потом придвинулся еще ближе, чтобы больше никто не мог услышать, и шепнул:

– Она не готова бросить ради тебя свою профессию? Печально. Очень печально.

Борис чуть не поперхнулся брагой, которую попивал из видавшей виды эмалированной кружки. Сталкер не рассказывал никому из товарищей о том, что влюблен в проститутку Женю-Эмилию с Сенной. Конечно, слухи ходили, он понимал это, и готов был к тому, что о его связи с Женей узнают соратники, но не предполагал, что кому-то из парней станут известны все подробности этой странной и грустной истории.

– Откуда ты знаешь, Буд?! – выпучил глаза Борис. Будда приложил к губам указательный палец, давая Молоту понять, что лучше говорить тише. Правда, их беседу так и так бы не услышали, у костра грянули: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Потрескивал огонь костра. Всполохи пламени освещали короткий центральный зал Владимирской, играя на мощных пилонах. Единственная люстра, чудом уцелевшая на потолке станции, отбрасывала на стену корявую тень, дергавшуюся вместе с огнем. Посторонний человек, окажись он сейчас тут, мог бы подумать, что это живое существо, засевшее на потолке и готовящееся кинуться сверху на людей. Густой мрак клубился между пилонами. Легкий сквозняк гонял по гранитным плитам комья пыли. Холодом и страхом веяло от перехода, ведущего на соседнюю Достоевскую. Где-то там истязали своих рабов безжалостные безбожники…

Бадархан молча сидел на корточках рядом с Молотом, наблюдая за тем, как крупные горькие слезы катятся по обветренным щекам его друга. Психопат продолжал петь. Песня про «изгиб гитары желтой»[27] кончилась и теперь он распевал балладу собственного сочинения.

– Господа, внимание! Моя новая, только вчера сочинил. Трам-па-пам… «Ворота слез»! – торжественно провозгласил он и добавил с хитрым прищуром: – Посвящается гермоворотам.

– Чему-чему? – переспросил Суховей, удивленно хлопая глазами. Сталкеру доводилось слышать всякие песни, но ни одна из них не воспевала элементов системы жизнеобеспечения метро.

– Э-эх! Гермоворота – наше все! – воскликнул музыкант, с важным видом поднимая вверх указательный палец. – Мы все тут, за заслонками. Они нас спасли двадцать лет назад. А песни нет. Непорядок. Вот я, кхе-кхе, и сочинил.

Сталкеры выразительно переглянулись. От Психопата следовало ожидать практически любых чудачеств.

Гитарист откашлялся, подстроил инструмент, и запел, сосредоточенно перебирая струны. Постепенно все, включая Будду и Молота, поневоле заслушались его немного фальшивым, но проникновенным пением.

Смерть человека – это смерть миров,

Сквозь пыльный гул летящих поездов…

У бездн разверстых вод, невзятых нот,

Разоблаченье грез – Ворота Слез.

Укрыть от дураков и катастроф

Тоска разъятых створ – гермозатвор.

А вы все ждете под землей рассвет?

Смерть человека – солнца больше нет!

Сквозь шелест лет незаданный вопрос,

Хронический невроз – Ворота Слез!

Разорванных объятий приговор,

Тоска разъятых створ – гермозатвор[28].

И когда Психопат закончил песню, все дружно захлопали. Аплодировал, одобрительно кивая, даже Суховей. Музыкант запел еще что-то, но Борис его больше не слушал. Он снова повернулся к Бадархану.

– Так откуда… – начал снова спрашивать сталкер, но бурят редко отвечал на вопросы, адресованные ему. А вот сам спрашивать любил. Так вышло и в этот раз. Бурят не обратил внимание на слова Бориса, зато сам заговорил вновь.

– И даже близости у вас не было, верно?

Молотов кивнул. Если бы этот нюанс его взаимоотношений с Женей стал известен остальным парням, Бориса бы просто не поняли, а то и подняли бы на смех. Он уже представил себе озадаченную физиономию Псарева, а насмешливый голос друга зазвучал будто бы наяву в его ушах: «Молот, ты это, больной? Импотент?».

– Люблю я ее, понимаешь? Люблю! А, не поймешь ты, – отмахнулся было Борис от Бадархана. Но бурят не отставал. И был сегодня поразительно, прямо-таки необыкновенно многословен.

– Как раз я пойму, Боря. Уже понял. Она не такая, как все эти. Ну, эти, путаны. Ты в ней увидел что-то еще. Не внешнее. Ты сказал, что любишь ее, ее тронули твои слова. Но ты не можешь смириться с ее работой, а она не хочет уходить из борделя. Или не может. Грустно, Боря. Очень грустно. Но знаешь, есть тут что-то такое… Это, знаешь, и есть Любовь. Да-да, не удивляйся. Без обладания, без возможности иметь. В самом прямом смысле слова. А значит, без эгоизма. Если бы у вас был секс, она бы в твоих глазах мигом потеряла цену. И ты в ее глазах тоже. Ты бы сразу стал одним из длинного ряда мужчин, купивших жар ее тела за деньги. А ты не такой. И она это чувствует.

Молотов слушал рассуждения товарища и кивал, соглашаясь с разумностью его доводов. Скажи ему кто-то, любой другой человек, что его любовь к Эмилии, падшей женщине, ублажавшей за деньги десятки, сотни мужчин – и есть пример настоящего чувства, он бы сам поднял этого человека на смех. Он воспринимал чувства, которые испытывал к темноволосой красавице с Сенной, как беду, как проклятие. И вот сейчас Будда открыл ему совсем иную картину, показал привычные вещи с той точки зрения, с какой сам сталкер никогда бы и не подумал на них посмотреть.

– Но что же мне делать? – произнес Борис, когда Будда умолк и стало ясно, что он выговорился, поведал все, что хотел.

– Не знаю, – пожал плечами бурят, – тут нельзя дать никаких советов. Но если ты счастлив, когда видишь ее, если она не тащит тебя в постель, если понимает, почему ты не хочешь этого… Если тебе достаточно просто смотреть на нее, слушать ее голос… Пусть все останется так, как есть. Однажды она решится, оставит свою профессию, или ты, Боря, встретишь другую. Время покажет, друг мой.

И, похлопав на прощание друга по плечу, Будда зашагал прочь, оставив Бориса наедине с его горем… И надеждой.