Бизерта. Последняя стоянка - Анастасия Ширинская

Лицей Карно был в те времена единственным центром на всю страну, где сдавали экзамены на степень бакалавра. Перед входом царило необычайное оживление: кандидаты, инспектора, приехавшие из Алжира экзаменаторы и, конечно, администрация лицея. Организация была безупречной. Каждый кандидат мог без труда найти свой зал и свое место за столиком. Два надзирателя на класс: один впереди, другой сзади. В 8 утра принесли большой конверт с запечатанными сюжетами. Каждый кандидат с бьющимся сердцем ждал решающий момент: три сюжета на выбор.

С тех пор прошло много лет и было много других испытаний, но если мне случается видеть во сне, что я стою перед экзаменатором, то это всегда экзамен на степень бакалавра.

Помню мое отчаяние, когда я поняла, что неправильно решила задачу по математике. Мне казалось, что все потеряно и что нечего продолжать. В глубине души я знала, что это глупо, но я все же позволила Роджеру меня уговорить вернуться на следующий день. На трамвае мы объехали несколько раз вокруг Туниса к большому удивлению контролера. На другой день все пошло гораздо лучше. На физике, как я и хотела, вопрос был по оптике, а задача по электричеству. По французскому сюжет из Мольера… На сердце полегчало, и я уже спокойно ждала результатов. Все трое, мы выдержали письменные экзамены. Устных я не боялась, хотя и знала, что у меня есть пробелы. Мне нравилась эта, несколько лотерейная атмосфера, результаты которой зависели отчасти от меня самой. Можно было выбрать порядок испытаний и даже экзаменатора. «Атмосфера рассчитанного риска». Помню еще, как я долго ждала в зале физики-химии, чтобы прошли несколько кандидатов, которым профессор ставил вопросы из программы предыдущего класса, который я пропустила. Я подошла к нему, когда решила, что пришло время перейти на программу этого года. Я не ошиблась!

— Что вы знаете о телескопе?

Уф! А экзамен по русскому языку! Я могла говорить и говорить и остановилась только потому, что поняла, что экзаменатору трудно за мной уследить. Он поставил высший балл и Жоржу и мне. Он чистосердечно признался комиссии, что мы знаем русский язык лучше, чем он. Но самый любопытный случай произошел с экзаменатором по математике. Войдя в залу, где несколько кандидатов ждали своей очереди, я почувствовала сразу, что происходит что-то необычайное. У доски ученица молча писала под внимательным взглядом пожилого господина, сидящего рядом, в то время, как в глубине класса какой-то молодой человек громко диктовал кандидатке то, что она должна писать. Объяснялось все очень просто. Пожилой господин экзаменатор, профессор Карюс из Алжира, был абсолютно глухой. Молодой человек, который диктовал решения, был студент специальных математических классов, и он диктовал только девушкам. Когда очередь дошла до меня, он не дал мне ни секунды раздумья: «Очертите круг! Поставьте точку вне круга! Нет, дальше!..». Формулы следовали с быстротой, которая могла бы удивить Карюса. Он действительно был поражен: «Мадемуазель, я буду вас защищать перед жюри!» «Браво!» — сказал мне кто-то. Это был председатель жюри!

Для нас с Роджером все кончилось благополучно, но процент выдержавших был небольшой.

В следующем году в Бизерте нас было только одиннадцать человек в выпускном классе. Некоторые, как Роджер и Жорж, уехали в Тунис в лицей Карно. Я никогда больше не видела Али Бен Салема, который потом и станет художником.

Большая фотография выпуска 1932 года колледжа Стефен Пишон. Угол двора, белые четырехугольные столбы, узкие и глубокие проемы дверей, ничего не изменилось. Только дерево было тоньше и листва реже, чем теперь. Но что общего между этими молодыми людьми и девушками, готовящимися к экзаменам на аттестат зрелости, и старыми людьми, которыми мы стали?

Если каким-нибудь чудом эти одиннадцать кандидатов собрались бы теперь на общую фотографию, признали ли бы они друг друга?

Я жалею, что на фотографии нет нашего преподавателя философии Фожера. Он занимался с нами, не считая ни времени, ни усилий. В то время он был еще молодоженом и в конце урока мы замечали, что он бросал быстрый взгляд в окно, чтобы удостовериться, что жена его ждет. Она часто приходила за ним, и они удалялись рука об руку, и чувствовалось, несмотря на шумную толпу, как они счастливы просто быть вместе.

* * *

В 30-е годы русская колония совсем обжилась. Одной из причин ее культурного равновесия были музыкальные возможности, создавшиеся между беженцами и музыкальными кругами французского, арабского и итальянского населения. Иногда шутили: «Два англичанина — футбол. Два немца — две кружки пива. Два русских — хор».

Русский музыкальный центр начал свое скромное существование в русском кооперативе в Медине, недалеко от Порт де Франс, на узкой улочке Эль-Карамед в Тунисе. Кооператив занимал подвал двухэтажного дома, и через его затянутые сеткой окна виднелись только ноги прохожих и любопытные глаза ребят.

С утра русские толпились в поисках работы; специальное бюро канализировало спрос и предложения на работу. В то же время здесь можно было выпить чаю, позавтракать и пообедать. А главное, каждый русский не чувствовал себя здесь чужим.

Музыкальная жизнь центра началась в один прекрасный день весной 1921 года: в тот день в кооперативе появилось пианино и мадам Бестержитская торжественно сыграла «Осеннюю песнь» Чайковского. Пианино, взятое напрокат, подняло дух не только у безработных и обездоленных. Все приободрились. Между беженцами оказалось много талантов, и очень скоро организовались музыкальные вечера. По субботам в столовой кооператива выступали певцы, пианисты, гитаристы, балалаечники…

Мадам Зимборская пела выразительным «меццо» под аккомпанемент Брике, пианиста и композитора. Его танго «Черная лилия» производило фурор.

Все, что играл полковник Эрдели, носило трагический оттенок и глубоко потрясало публику. Мадам Бугаева имела более скромный, но очень приятный голос и пела под аккомпанемент гитары. Мартино вносил долю веселья, рассказывая анекдоты и разыгрывая сценки. Артисты превосходили самих себя, и в общем порыве вечер заканчивался грандиозным хором, который, случалось, выливался на улицу, к радости или удивлению прохожих. Даже французская полиция, редкая в этот час, не протестовала, понимая, что надо как-то считаться с этой неизвестной, прекрасной и безобидной силой. В 1922 году большинство русских в городе Тунис нашли работу и кооператив прекратил свое существование. Между тем сформировался «Союз русских ветеранов» и был открыт первый Русский клуб. Вечера по субботам возобновились. В это же время мадам Стародубская дала концерт цыганских песен в зале Данте Алигиери. Ее успех послужил началу русско-итальянской дружбы.

В том же зале Данте Алигиери русский хор под управлением Шадрина дал свой первый концерт 23 февраля 1929 года. Иван Михайлович Шадрин, лауреат Санкт-Петербургской консерватории, регент Императорской капеллы, создал хор в сорок человек, репетиции которого происходили на террасе здания «Депэт Тюнизиен», благодаря протекции музыкального критика Лека, очень интересующегося русской музыкой. Первая часть концерта состояла из религиозной музыки: Бортнянский, Архангельский, Львов; вторая часть — светская музыка с участием солистов. Успех был большой, и зал не мог вместить всех желающих. Через пятнадцать дней второй концерт, и мест снова не хватало. Ободренный успехом и хвалебными отзывами, хор предпринял путешествие по стране и дал концерты в Сфаксе, Сусе и Бизерте.

В Сусе русские Иностранного легиона устроили шумную овацию своим соотечественникам, и особый успех имели, как всегда, цыганские романсы в исполнении мадам Мартино под аккомпанемент гитар.

К тому времени Русский клуб уже находился в центре арабской части города, в большом доме Хабус Бакуша. По вечерам в субботу всегда было много людей самых разных национальностей. Приезд из Ливии итальянского тенора Серафино Презути, музыкально высокообразованного, возбудил интерес к итальянской музыке.

Слепой, с обожженными руками, Презути не прекратил своей музыкальной деятельности благодаря поддержке своего аккомпаниатора — мальтийца.

Все знали, что Презути потерял зрение, спасая на пожаре своего брата.

В Бизерте мы не имели возможности участвовать в оживленной культурной жизни Туниса. Но, несмотря на трудности, мама все сделала, чтобы повезти меня на бал, который раз в год давался «Союзом русских ветеранов» в прекрасном помещении «Сосьете Франсез» и считался светским событием у элегантной публики столицы. Представители бея и Главного резидента всегда здесь присутствовали. Бал оправдал надежды. Танцы и музыка хранили еще блеск прошедших времен. Русские женщины, еще молодые, уже не были больше прислугами, продавщицами, сиделками; они снова обрели неожиданную грацию в порыве мазурки и в вихре вальса.