Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Но уже спешили к месту происшествия полицейские.

Но уже высвободилась из тисков пружина судьбы.

Один из менеджеров был как раз из игрушечной лавки и наверняка догадался, что афро-американец взял пистолет из его магазина, потому что направился к чернокожему джентльмену, чтобы напомнить ему положить товар обратно на полку.

Проходившие мимо по своим делам полицейские понятия об этом всем не имели — они просто заметили кричавшую старушенцию и ее крючковатый палец, и двух менеджеров, подходящих к немолодому афро-американцу с обеих сторон (один — посмотреть, что случилось, другой — забрать инвентарь), и приказали им оставаться на месте.

Вокруг пожилого афро-американца мгновенно образовалась воронка: толпа плеснулась как чай, зеваки раскрыли рты, некоторые продавцы сразу же захлопнули двери — а афро-американский пенсионер как бы нехотя начал поднимать правую руку — как в кино, как игрушечный оловянный солдатик, как манекен.

Один полицейский плюхнулся на колено и стал рвать револьвер из кобуры.

Другой закричал: «Кинь оружие!», но в торговом зале было так шумно, что, кажется, никто этих слов не расслышал, кроме меня. Не могу сказать со всей точностью, понял ли это обращение афро-американец, но он поднял руку с игрушечным пистолетом: как будто целился в полицейских, как будто подавал им команду. Будто бы соединял невидимой нитью их и себя, будто протягивал им вместе с игрушечным пистолетом на скрытом от человеческого глаза подносе всю свою жизнь.

Полицейские выстрелили одновременно — хлоп, хлоп, хлоп, будто воздушный шар разорвался — и усталый от жизни пожилой джентльмен уже лежал на полу.

Менеджер магазина, намеревавшийся забрать игрушечный пистолет, не шевелился от страха. Он стоял посреди зала, в своих почти форменных черных брюках и белой рубашке, с прикрепленным к ремню пейджером, который всегда подавал занятые сигналы, но сейчас как назло не подавал никаких признаков жизни, и делал вид, что собирается вытащить его из кармашка. Тем временем полицейские с опаской приближались к уже мертвому телу, очевидно боясь, что оно оживет.

Менеджер похлопал себя по карманам, будто что-то забыл, и с деловитым видом направился в свой ларек, где начал расставлять на полке красно-синих «Батманов» в серебристых разводах, но наткнулся на водяной игрушечный пистолет и отдернул от него руку, как от огня. У полицейских тем временем забибикали рации, но они, не обращая на них внимания, продолжали идти, как заведенные, к лежащему телу.

Пожилой афро-американец был опрятно и даже элегантно одет, и красное пятно на его светлой рубашке выглядело неуместно.

Менеджер наконец, видимо, понял, что сейчас не время наводить порядок на игрушечных полках и встал на пороге своего магазина с тревожным выражением на лице: у него были очень черные, кустистые брови, а волосы смазаны гелем и торчали мальчишески. К пожилому, распростертому на полу джентльмену (он так и лежал в своей кепке, которая будто была приклеена к голове) уже спешили санитары с носилками.

Один из полицейских сделал рукой предохранительный жест, и все остановилось. Молодой, с иссиня-черными волосами, менеджер магазина игрушек снова попятился в свой магазин и уже глядел на происходящее сквозь стеклянную стену.

Только теперь я поняла, что торговый зал полностью смолк.

Растерянность читалась на лицах людей.

Полицейские, кажется, осознали, что у человека был игрушечный пистолет.

Но игрушечный пистолет повлек за собой настоящую смерть.

Санитары стояли — как будто их сдерживало невидимое заграждение.

Полицейские же продолжали следовать тому, чему их учили. Если в тебя целятся — в ответ сразу стреляй. Если поразил цель — удостоверься, что твоя жизнь и жизнь напарника в безопасности, а затем уж бросайся на помощь и проверяй, можно ли чем-то помочь.

— Давайте-давайте! — будто забыв, что только что не пускал и останавливал, закричал санитарам один из стрелявших.

Те вышли из ступора и приблизились к телу.

Но любые меры были уже бесполезны.

Прошитый пулями, художник Джаспер Жалейка был мертв.

……………………………………………………………………………………

Позднее стало известно, что как раз в тот день главный библиотекарь Библиотеки Конгресса разглядывал слайды с изображениями графических работ господина Жалейки: их собирались добавить в коллекцию американского Президента и выдать художнику почетную пенсию. Понятия не имея ни об игрушечном пистолете, ни о поразивших художника пулях, библиотекарь раскладывал перед собой слайды — один за другим.

На каждом был фирменный жалейкин коллаж: стена из кирпичей, как символ отстраненного индустриального города, и на нем — тень человека, обрисованная белым мелком.

Как будто люди оставляли следы на кирпичной стене.

Тени хулиганов и рэпперов; силуэты гангстеров и гулящих одиноких мамаш.

На однотипных кирпичных стенах — резкие, разные судьбы.

Маленький Джаспер родился и вырос в гетто — там, где парни в спадающих, не скупящихся на материю, джинсах целыми днями курят гашиш, отпускают грязные шутки в адрес прохожих, обмениваются тюремными байками или перекидываются волейбольным мячом.

Искусствоведы писали, что эти «кирпичные коллажи» отражают жизнь города.

Города, в котором знаменитого создателя коллажей убили.

Кровожадного города, в котором художника постигла органичная смерть.

Скомканный листок на полу

Какой-то человек, в разношенных спортивных сандалиях поверх грязноватых белых носков, и в кепке-бейсболке с названием либерального колледжа, принялся вербовать людей в свидетелей происшествия. Несколько людей — в том числе я — дали ему свои имена.

Мой взгляд встретился с взглядом крупного мужчины смуглой наружности, одетого с недоступным американцам щегольством. Его свежая рубашка в полоску блистала абсолютно белым воротником, ботинки могли послужить зеркалом, манжеты скреплялись запонками, а пиджак явно был сшит на заказ и сидел как влитой. Вдобавок, на нем были золотые очки, а из кармана высовывался не «Монтбланк» с его приевшейся шестиконечной звездой, который приобретают все без исключения менеджеры среднего вкусового звена, а дорогой «Вотерман».

Он смотрел на меня, будто задумавшись. Я инстинктивно поправила волосы. Мне стало неловко. По его крупному красивому лицу с небольшими глазами и чувственной линией губ было абсолютно неясно, какие мысли пробегают у него в голове. Это был один из тех людей, умеющих оставаться дружелюбными и ровными в любых ситуациях. Сколько раз потом бывало, что я кричала, разбивала тарелки — тон его голоса не менялся. Это был не показной, это был настоящий «внутренний джентльмен».

Он смотрел на меня, и я чувствовала, что в данной ситуации была какая-то неловкая правда. Тело убитого уже унесли (после некоторых раздумий санитар все-таки снял с головы мертвого кепку и положил рядом с ним на носилки), а мы стояли над местом происшествия будто актеры, которые, несмотря ни на что, должны были играть свою роль.

Джаспер Жалейка уже свое отыграл — но мы оставались на сцене.

Ко мне подошел деловой либерал в белых носках и записал мой телефон. Затем он записал номер телефона внезапно оказавшегося рядом со мной джентльмена (у меня возникло впечатление, что джентльмен хотел мне что-то сказать, и я выжидательно уставилась на него, в то время как он, похоже, ожидал каких-то слов от меня, и нам обоим стало неловко).

Сборщик имен записал адреса еще троих человек и передал листок уже готовящемуся уходить полицейскому детективу, который пришел вслед за санитарами, и тот удивленно воззрился на протягиваемый ему листок бумаги.

— Это список свидетелей, — объяснил правозащитник в белых носках. Они видели, что афро-американец был застрелен безо всякой причины. Не забудьте всех обзвонить!

— Конечно, конечно, обязательно, не сомневайтесь, — сказал полицейский и взял листок у Сандалий из рук.

Спектакль закончился. Все разошлись.

……………………………………………………………………………………

На следующий день в моей квартире раздался звонок.

— Здравствуйте, это Садег… Мы вчера с вами случайно оказались свидетелями ужасного случая. Я понятия не имел об этом художнике, но только что прочитал в новостях, что убитый был известный афро-американский коллажист Джаспер Жалейка и, поскольку я до сих пор считаю себя артдилером, я хочу Вам об этом сказать.

Я потрясенно молчала: этот звонок, и особенно его голос, мягкий и обволакивающий, будто воск, меня поразил. Его голос был для меня будто песня на дудке для зачарованной укротителем-индийцем змеи.

Звонящий заволновался. При всей своей респектабельности он явно стеснялся. Поскольку я задержалась с ответом, он посчитал своим долгом мне объяснить: