Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Как они тащили это мертвое тело домой, что говорили свидетельствующему смерть коронеру, какую лапшу вешали на уши страховым клеркам, неясно. Но вскоре их грубая, гробовая подтасовка раскрылась, и зачинщики оказались в тюрьме.

Но ведь, получается, можно, но ведь были примеры, попытки…

А вдруг подобный трюк проделал и Свет Любви?

Вдруг он где-то нашел никому не нужное, дряхлое, мертвое тело?

Вдруг, потащив за ноги, доставил в мертвецкую на окраине города и, повесив на грудь сумочку с документами, таким образом выдал его за свое (в моей памяти оно было по-прежнему молодое, в воображении — страстное и ненасытное, в моей нынешней жизни — недостающее. Ах, наши непрорезиненные встречи, бьющие меня восхитительным электрическим током; сладким соком затопляющий насекомых цветок-убийца; мой мед и ловушка; смертельный магнит)?

Все эти подразумеваемые мной сложные схемы со страховым полисом, планы побега, подмена живого отжившим, а также сексуальная сатисфакция, которую я ощущала, раздевшись и погасив в комнате свет, а затем установив перед собой светящийся ноутбук с его увеличенной фотографией, так что все предметы в комнате уходили на второй план и только его неземной образ мерцал — вся эта небесная нега, все эти оргазмы, которые становились с каждым днем все интенсивней и ярче — все это помогало мне верить: он жив.

* * *

Оказывается, расчлененная змея может кусать.

Проведенные исследования показывают, что если вы помашете каким-нибудь предметом перед отрезанной головой гремучей змеи в течение часа после ее смерти, она попытается напасть на этот предмет.

Анджей Бржезински, герпетолог из Академии Наук в Сан-Франциско, предполагает, что эти «вовлекающие живых мертвецов эпизоды», скорей всего, являются рефлексом, вызываемым инфракрасными сенсорами в так называемой «ямке» — органе, располагающемся между змеиной ноздрей и ее глазом, который определяет тепловое излучение тела.

Змея без головы тоже может напасть на ничего не подозревающего человека, так как у нее есть тактильные сенсоры, позволяющие безголовому трупу вспрыгнуть и ударить случайного олуха кровавым обрубком.

«Мертвая змея сохраняет многие из рефлексов, которые у нее были при жизни», — подчеркнул Анджей Бржезински.

Зеркало номер 10 Джаспер Жалейка

Познакомились мы достаточно незаурядно, и этот знаменательный узел знакомства полностью соответствовал его замысловатой судьбе.

Но прежде чем отмотать рулон времени на несколько лет назад, я опишу событие, случившееся в лавке цветочника буквально вчера, в годовщину смерти Света Любви (вот она, ниточка, тянущаяся из могилы; невидимая вязь прошлого и настоящего; забавный эпизод, показавший мне язык — «узор есть»!).

Сценка в цветочном

Развозчик, простой парень с утиным носом и замысловатой, «лесенкой», стрижкой, засунув руки в карманы жилета с вышитым на нем красно-синим гербом и готическими буквами «Krakow», покачиваясь с пятки на носок узких щиблет, разговаривал с кем-то, пока мне не видным:

— Знаешь черненький ресторан? Пока ждал джумбалайю на вынос, пролистнул лежавшую на прилавке толстую книгу и на глаза попалось знакомое имя.

— В народе называемый «районный расовый сборник»? — ответил кто-то из-за бархатных бордовых штор, условных театральных кулис.

— Да, именно он. Тебе что-нибудь говорит имя Джаспер Жалейка?

— С такой фамилией надо не художником быть, а в музыкальном ансамбле играть, — усмехнулся выглянувший из недр магазина цветочник. Волосы у него были сальные; вельветовые штаны в пятнах краски и продраны; верх высоких австралийских рабочих ботинок осыпан каким-то подозрительным порошком белого цвета, то ли тальком от пота, то ли химикатом для цветочных растений, но зато ни у кого нельзя было найти более свежих, тугих и долгостоящих (но не дорогостоящих) роз.

Только что он надувал большой раскрашенный шар, сразу же взмывший под потолок и от малейшего дуновения начинавший громко петь «айлавью», и вот уже наливает воду в стеклянную вазу и выкладывает ее дно черной галькой, а затем ставит в вазу тюльпаны и опрыскивает их из специальной бутылки, в то время как Утиный Нос в Узких Щиблетах продолжает рассказ:

— Книга распахнулась на самой середке — потому что залом. Или, может быть, мистика. И на меня с фото уставился неулыбчивый мужик в кепаре на бэкграунде нарисованных кирпичей.

Утиный Нос взмахнул рукой, задел кипу лежащих на прилавке открыток с поздравлениями к дню Святого Валентина и принялся собирать их с мокрого пола, стирая капли полою жилета (на полу валялись газеты), в то время как надувной шар под потолком неожиданно закричал: «айлавью».

— Девушка, я могу продать шар, вам не надо? — цветочник обратился ко мне, одновременно разворачивая укутанные в газеты розы (газеты падали на пол и он откидывал их ногой) и затем пересчитывая цветы, уже стоявшие за стеклянной дверью «цветочного» холодильника. — Надоело уже это пение. Десять баксов — и ваш любимый человек будет рад!

— Я совсем с другой целью пришла, — ответила я, — и мой «молодой человек» вряд ли сможет обрадоваться такому подарку. Дайте мне еще пару минут, и я выберу подходящий букет.

Заслышав мой русский акцент, Утиный Нос недружелюбно взглянул на меня и, забирая несколько уже готовых аранжировок, закончил рассказ:

— Этот художник изображал кирпичные стены; стены с нарисованными на них тенями людей. Я аж про джумбалайю забыл: сидел, впившись в страницы. И все это время не давало покоя знакомое имя, но не только имя — лицо! Наконец понял: я же его видел в гробу, когда отвозил в церковь букет!

— Давай-давай, тебе сегодня надо развезти по меньшей мере пятнадцать, — подстегнул его цветочник, добавив: — Девушка наверняка пришла для любимого цветы покупать на День Валентина, а ты про гробы.

Только я заикнулась, чтобы сказать, что сама собираюсь на кладбище, как Утиный Нос меня перебил:

— У меня прекрасная память на лица, я там в ресторане чуть джумбалайей своей не облился: ведь десять лет назад ты меня послал в церковь в чернушном районе, где была панихида, и представь: только я его вспомнил, как сразу же — когда проезжал по Бродвею — увидел табличку. Знаешь тот синий домик на перекрестке Бродвей и Восьмая? Так вот, сегодня я заметил на стене объявление, где написано, что великий афро-американский художник Джаспер Жалейка там жил, и в следующем году в этом домике откроют музей.

Цветочник уже удалился в подсобное помещение, но при последних словах выглянул оттуда с двумя игрушечными медвежатами, поддерживающими с двух сторон красное ватное сердце, и с ухмылкой заметил:

— Ты вроде бы никогда не интересовался музеями, смотри-ка, как мертвый мужик в гробу на тебя повлиял. Ни к месту ты его вспомнил накануне Валентинова Дня!

Но Утиный Нос уже вышел из магазина, и в окно я видела, как он грузит вазы с букетами в побитый белый пикап, у которого боковое зеркало висело справа на проводе, как выбитый глаз.

* * *

Эта случайно услышанная история меня поразила.

Как будто в годовщину своей смерти Садег мне напомнил о том, что жизнь никуда не исчезла. Что чудеса еще существуют. Что человек умирает — но всегда есть тайные знаки, которые напоминают о нем.

В годовщину смерти он напомнил мне о нашей первой встрече и внезапной любви.

Происшествие в шоппинг-молле

Десять лет назад я отправилась в большой шоппинг-молл, чтобы купить какую-то мелочь, какую-то незначительную ерунду. Только я поднялась в стеклянном лифте, похожем на вазу, на третий этаж, как услышала прорезающиеся сквозь ровный слой шума и шоппинга истошные крики.

Кричала старуха с одним зубом во рту.

Менеджеры двух близлежащих к старухе ларьков выглянули из своих промтоварных владений, чтобы проследить, куда указует ее нацеленный на неординарное палец: там, между спортивным киоском и магазином игрушек, устало и обреченно стоял немолодой негр в мятом, хотя и чистом костюме, выбритый и интеллигентный на вид, но, опять же, с помятым лицом.

Похоже, он провел бессонную ночь.

На пьяного он не был похож, но смахивал на отягощенного каким-то недугом человека. Он выглядел беспокойно и совершал множество мелких, почти незаметных, но выдававших душевное неудобство движений. В руке он сжимал пистолет, и этот пистолет указывал куда-то в сторону — то ли в прохожих, то ли в никуда, в пол.

Ему было примерно под семьдесят, и на голове у него красовалась аккуратная, очень идущая ему и словно вросшая в него крембрюлешная кепка — в общем, ничего особенного, что приковало бы взгляд, и, если бы старая ведьма, сама вызывающая подозрения во вменяемости, не обратила бы на него никакого внимания, ничего бы не произошло.