Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории). - Александр Зимин

Ф. В. Курицын участвовал и в различных делах по внутреннему управлению. Около 1488–1490 гг. он подписал докладную правую грамоту суда Ивана Молодого, а около 1490 г. — подтверждение княжичем Василием одной грамоты Троице-Сергиеву монастырю в Переславском уезде. В ноябре 1490 г. именно он скрепил своей подписью жалованную грамоту Ивана III пермскому епископу Филофею, предусматривавшую секуляризационные мероприятия великого князя. В июле 1497 г. Ф. В. Курицын подписал меновную грамоту Ивана III и кн. Федора Волоцкого, скрепленную печатью, на которой впервые изображен новый государственный герб, а в конце XV в. — докладную грамоту дворецкого П. В. Шестунова. Л. В. Черепнин предполагал, что Ф. В. Курицын мог участвовать в составлении Судебника 1497 г. Предположение это весьма убедительно, ибо отвечает внутриполитической ситуации конца 1497 г. В 1498 г. в списке думных чинов Федор Курицын назван третьим среди дьяков.[633] После апреля 1500 г. сведения о нем исчезают.

Из обзора деятельности Ф. В. Курицына видны не только его большая роль в политической жизни страны, но и его близость к великому князю Ивану Молодому, причастность к секуляризационным планам правительства, участие в контроле над деятельностью княжича Василия, последовательная защита им курса на укрепление власти русского государя. Но все это — из-за отрывочности и скупости сведений — скорее догадки, чем обоснованные гипотезы.

Братья Курицыны были причастны и к литературной деятельности. Иван Волк переписал Кормчую книгу[634] — сборник церковно-канонических правил. Он открывается памятником светского законодательства — «Мерилом праведным», содержащим кроме византийских и русские законы (в том числе Русскую Правду и церковные уставы князей Владимира и Ярослава). Характерной чертой этого сборника, по мнению Я. С. Лурье, является большое число статей, посвященных еретикам.[635] С именем Ф. В. Курицына связаны два произведения — «Повесть о Дракуле» и «Лаодикийское послание».

В «Повести о Дракуле» имя автора не названо. Но из текста памятника ясно, что его создатель побывал в Венгрии, знал он и Стефана Молдавского. Самый ранний список «Повести» датируется февралем 1486 г., что делает возможным авторство Федора Курицына, вернувшегося на Русь до августа 1485 г. В основу «Повести» положены рассказы о мунтьянском (валашском) воеводе Владе Цепеше, распространенные в Центральной и Восточной Европе в 80-х годах XV в. Образ главного героя «Повести» — жестокого правителя Дракулы (или Дракона, Дьявола) как бы двоится под пером автора. С одной стороны, это кровожадный, способный на садистские поступки, но умный и волевой властитель. С другой — дальновидный государственный деятель, стремящийся искоренить в своей стране всяческое зло: «И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысь».[636] Поддерживая борьбу Ивана III за утверждение единодержавства, Ф. В. Курицын не склонен был идеализировать самовластных правителей. Но стремление Дракулы подчинить и «великих бояр», и духовенство воле государя он всячески приветствовал.[637]

Ф. В. Курицыну принадлежит авторство во многом неразгаданного произведения, носящего название «Лаодикийское послание» и вызвавшего большую полемику как в советской, так и в зарубежной литературе.[638] Этот небольшой (девять строк) памятник состоит из набора афоризмов. Начинается он словами: «Душа самовластна, заграда ей вера». В нем есть такие изречения: «Мудрости сила — фарисейство жителство. Пророк ему наука. Наука преоблаженная». Анализируя послание, А. И. Клибанов отмечает, что его афоризмы (частью библейского происхождения) подобраны в духе реформационных идей. Идея самовластия души, своеобразно интерпретированная Курицыным, фактически означала утверждение человека как мерила духовных ценностей и противостояла схоластической трактовке Священного писания как памятника нормативного характера. Курицын рассматривает религию как порождение пророческого дара, а не как свод обрядов и мертвых догм. «Впервые, — пишет Клибанов, — свободе, как праву на принуждение, противопоставлялось право человека на свободу». С кругом идей «Лаодикийского послания» он связывает так называемое «Написание о грамоте». В нем говорится, что «грамота есть самовластие, умного волное разумение и разлучение добродетели и злобы». Бог дал человеку «самовластна ума». Знание делает человека свободным. Автором «Написания» мог быть также Ф. Курицын.[639] Интерес к вопросам языкознания в «Написании» гармонирует с толкованиями различных слов, помещенных в «Лаодикийском послании» после философского введения.

Идеи Ф. Курицына о свободе воли находят параллель в трактате Пико делла Мирандолы «О достоинстве человека» — одном из манифестов гуманистической мысли XV в. Много общего с «Лаодикийским посланием» есть и в сочинениях страстного поклонника Реформации — Иоанна Тритемия (1462–1516 гг.).[640]

В кружок Ф. Курицына входил и книгописец Иван Черный, который происходил из среды церковных людей — крылошан. В 1485 г. он переписал крупнейшее древнерусское историческое сочинение — Еллинский летописец, а в 1487 г. — Лествицу Иоанна Лествичника. Вскоре после этого он вместе с купцом Игнатом Зубовым бежал в Литву. Для Иосифа Волоцкого он был Черным «яко же именем, тако же и делы». «Чръны званием и деанми» — так уничижительно подписался и сам он в приписке к Еллинскому летописцу в год тверского взятия и утверждения титула «государь всея Руси» Ивана III. Время отразилось на пафосе приписки Ивана Черного к труду о судьбах крупнейших мировых держав. Он указывал, что книга была переписана «в дни благочестиваго великаго княза Ивана Василеевича владимерскаго и новогородцкаго и московскаго и всея Росия. И в дни сына его, великаго княза Ивана Ивановича всея Россиа». В приписке в духе реформационных идей подчеркивалось, что «весь закон единем словом скончавается, еже любити бога и ближняго».[641]

А. И. Клибанов подверг анализу глоссы, которые сделал Иван Черный пермской полусловицей на полях рукописей Еллинского летописца, сборника библейских книг и Книги пророчеств. Пометами «зри», «удобно», «дивно» наряду со многими иными выделялись тексты, направленные против поклонения кумирам, продажности духовенства, лжепророков (которыми еретики считали духовенство). В конце сборника библейских книг помещено небольшое сочинение, направленное против монашества. Возможно, его автора следует искать в кругу лиц, близких к Ивану Черному. Б. М. Клосс обнаружил два сборника библейских материалов (ГБЛ, ф. 304, № 728 и № 2), являвшихся источниками сборника библейских книг (ГБЛ, собр. Ундольского, № 1). Ряд помет в них также принадлежит Ивану Черному.[642] Иван Черный был не простым переписчиком: он сам составлял сборники и проверял к тому же работу других писцов.

В состав московского кружка вольнодумцев кроме братьев Курицыных, книгописца Ивана Черного, Елены Стефановны и бежавших в Москву новгородцев входили купцы Игнат Зубов и Семен Кленов, «угрянин» Мартын, дьяки Истома и Сверчок. Состав московского кружка резко отличался от новгородского. Это была среда по преимуществу дьяческой администрации, а не белого духовенства. Позднее Иосиф Волоцкий различал ересь, «которую държал Алексей протопоп», от той, «которую държал Федор Курицын». Но особую опасность для ревнителей православия представляло то обстоятельство, что покровительствовал московским вольнодумцам сам государь всея Руси, а наследником престола был сын Елены Стефановны — Дмитрий. Иосиф Волоцкий впоследствии писал о большом влиянии Федора Курицына на государя: «…того бо державный во всем послушаша». Воинствующие церковники считали еретиком и самого Зосиму, ставшего в 1490 г. митрополитом. Позднее Иосиф Волоцкий приписывал Зосиме даже отрицание загробной жизни. Митрополит-еретик якобы говорил: «А что то царство небесное? А что то второе пришествие? А что то въскресение мертвым? Ничего того несть, — умерл, кто ин, то умер, по та места и был».[643]

Словом, тревожно было в стане Геннадия и других гонителей вольнодумия. А тут еще надвигались трудные времена для схоластов-богословов. В 1492 г. по древнерусскому летосчислению кончалась седьмая тысяча лет «от сотворения мира». Все расчеты церковных праздников («пасхалия») были доведены до 7000 г. Далее, как предполагалось, они не понадобятся, так как наступит конец света. Какие-то надежды с наступлением конца света связывали и еретики. Так, ересиарх Алексей якобы говорил Геннадию: «Только изойдут лета, и мы-деи будем надобны». Готовились к наступлению восьмого тысячелетия и новгородские ратоборцы с ересью. В 1489 г. грек Дмитрий Траханиот (из окружения Софьи Палеолог) в ответ на запрос Геннадия написал трактат «О летах седьмой тысячи». В нем говорилось, что «никто не весть числа веку», но все же дата «конца света» как-то должна быть связана с семеркой (ей богословы придавали сакраментальное значение): если светопреставление в 7000 г. не наступит, то надо ожидать 7007 г. и т. д.[644] Ответ, надо сказать, довольно уклончивый.