Клуб любителей диафильмов (сборник) - Нина Хеймец

А спустя еще три года он исчез. Скорее всего, утонул. В тот период он обзавелся приятелями. С ним это случалось время от времени; наверное, вопреки его собственным намерениям. Со всеми он потом ссорился. Но эти приятели, видимо, пришлись ему особенно по душе и стали бывать у него дома. Они даже придумали название для своей компании: «клуб нищих». В честь канала и в честь самого Джакобо, который, несмотря на свою нелюдимость, стал у них кем-то вроде вожака. Меж тем, и эти молодые люди происходили из состоятельных и даже знатных семей. Они приплывали к нему на гондолах, и, пока Джакобо с приятелями играли в студии в карты, поджидавшие их гондольеры играли в кости на набережной. По одной из версий, в тот вечер гондольеры повздорили друг с другом из-за выигрыша; началась драка. Джакобо спустился на набережную, как был, в домашнем халате, подпоясанном бечевкой. По некоторым свидетельствам, он собирался не утихомиривать гондольеров, а, наоборот, их раззадорить, поскольку любил скандалы и потасовки. Но это, я уверен, выдумки. Как бы там ни было, с тех пор его никто никогда не видел. Разумеется, гондольеры отрицали свою причастность к произошедшему. Они утверждали, что никакой ссоры не было, что Джакобо был нарядно одет, и что он велел одному из них отвезти его тремя каналами восточнее. Якобы перевозивший Джакобо гондольер утверждал, что высадил его на набережной, как тот и просил. Тем вечером был густой туман, искусственное освещение в этих кварталах и сейчас не ахти, а тогда его, считайте, вообще не было. Только луна, редкие факелы, да окна светятся там, где еще спать не легли. Гондольер считал, что его пассажир оступился и упал в воду. Или поскользнулся – ступеньки на набережных очень скользкие, можете проверить. Гондольер этот оказался как раз человеком степенным и уважаемым, отцом четверых детей. С Джакобо он прежде не был знаком и никакого конфликта между ними на тот момент не было. Так что его свидетельству, похоже, можно было верить. К тому же, вскоре из канала, примерно в том месте, куда, по утверждению гондольера, он отвез Джакобо, выудили его пояс. Это был особый пояс – Джакобо рисовал себя в нем для картины Пьетро Лонги «Заморский гость на мосту Риальто», где он представал в облике индийского купца, окруженного толпой нарядно одетых горожан. Пояс был вышит золотыми нитями и украшен изумрудами. Нити, разумеется, на самом деле были холщовыми, а изумруды – стразами. Но грабители – если предположить, что Джакобо стал жертвой ограбления – могли поначалу этого не заметить. Куда направлялся Джакобо, и почему он надел этот пояс, так и осталось неясным. Спустя несколько месяцев разбирательство прекратили. Дело об исчезновении некоего Джакобо Мендиканте, неудачливого художника, обитавшего в квартале трущоб на северной окраине города, мало кого интересовало, по большому счету. И, в общем, можно предположить, что сам Джакобо был бы этим доволен.

Старик замолчал, глядя в окно. Ночь заканчивалась, желтый свет люстры смешивался с сероватым утренним светом, все больше ему уступая, растворяясь в нем.

– А теперь здесь я, – снова заговорил он, – я в нашей семье один такой. В роду у нас все были коммерсантами, а в последнее столетие – инженерами. А я вдруг обнаружил в себе способности к рисованию. Отец мой хотел, чтобы я изучал железнодорожное дело, как и он сам. А меня все эти рельсы и локомотивы совершенно не интересовали. Зато я мог проводить дни в Галерее Академии, исследуя, как передается соленость морской воды на картинах ведутистов, и как эти волны продолжаются в ломкости, кристальной четкости линий набережных и домов. Окончив школу, я уехал в Рим, изучать живопись. Надо сказать, что меня все время преследовало чувство неловкости – перед своим отцом. Я знал, что очень расстроил его своим решением, хотя он никогда и не говорил мне об этом. Я и сейчас так чувствую, хотя отца, как вы понимаете, уже давно нет в живых. И вот, однажды, кто-то из родственников упомянул, едва ли ни в шутку, что у нас в семье уже был один художник – бездетный дядя моего прапрадедушки, и что он тоже учился в Риме, а потом вернулся в Венецию и никогда отсюда не выезжал. Я навел справки, узнал, что сохранился дневник, который вела его мать и, после долгих поисков и выяснений, нашел его. А потом оказалось, что во владении нашей семьи до сих пор находится вот эта студия. Она была заброшена, со времен Джакобо в ней, я так понимаю, никто и не жил. Мы с трудом отыскали ключ – на чердаке дома моего отца, в жестянке с моими детскими игрушками. Он лежал там среди ржавых гаек, мотков медной проволоки и сломанных перочинных ножей. Возможно, что в детстве я играл с ним, не догадываясь о его предназначении. Семья разрешила мне воспользоваться этим помещением. Я, как мог, отремонтировал его; воду из подвала, правда, так и не удалось откачать. И вот уже несколько десятков лет я здесь работаю.

– Но, вы понимаете, какая штука, – продолжил старик, впервые, кажется, глядя прямо на меня, – довольно скоро я обнаружил, что не умею придумывать. Я могу рисовать как любой мастер, из тех, кого я действительно люблю. Но сам я не в состоянии изобразить ничего так, чтобы можно было сказать, что эту картину нарисовал именно я. Я могу лишь использовать чужие приемы и воспроизводить чужие композиции – в разных вариациях, это да. Я понял это не сразу, а когда понял, едва не отчаялся. Я пил и два года вообще не рисовал. Я растратил все свои сбережения. Обращаться за помощью к семье мне не позволяла гордость. Денег мне уже не хватало даже на еду. Однажды мне пришло в голову, что мое умение, на самом деле, не такое уж ненужное. Я вспомнил про Джакобо и подумал, что рисовать себя самого мне, пожалуй, незачем, но что найдутся люди, которым захочется видеть свое изображение на картинах, подписанных Каналетто и Веронезе. В личном собрании, разумеется. И я оказался прав. С тех пор дела мои пошли в гору. Но, – старик замолчал, и только через несколько секунд заговорил снова, – но я все время чувствовал себя виноватым.

– Перед Джакобо? – спросил я.

…– Перед Джакобо, – сказал старик, – Лучше бы я, конечно, занялся чем-нибудь другим. Но больше я ничего, толком, делать не умею. И все же кое-что для него я придумал, чтобы скомпенсировать ему, хоть как-то.

Старик улыбнулся мне, заговорщицки, а потом сказал: «Я его всюду рисую, всюду на своих картинах. Он везде появляется. Заказчики об этом ничего не знают. Я их предупреждаю, что на картине будут еще персонажи, для аутентичности – я вам уже рассказывал. Они соглашаются. Если бы они только знали, насколько я их не обманываю! Думаю, Джакобо бы понравилось».