Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

ноги, руки и лицо жестоко жгло, я не шелохнулся. В ярости она желчно взревела:

– Приведи себя в порядок, как прежде! Ты отвратителен.

Сколько еще будет продолжаться эта бессмысленная комедия? Я прилипал сам к себе, мне было тошно от сахара, который я почти не употреблял, а теперь вынужденно поглощал в большом количестве. От склеившихся волос чесались виски.

Очистившись, я понадеялся, что на этом Неферу остановится. Однако она вооружилась горящей масляной плошкой и опасно приблизилась: принцесса явно вознамерилась вконец истерзать меня. На сей раз я повел себя правильно и, когда она стала лить на меня обжигающую жидкость, принялся вращать испуганными глазами жертвы и испускать душераздирающие вопли.

– Вот то-то же! – прошипела она.

Я, с поджаренной и изъеденной раскаленным маслом кожей, извивался на матрасе.

Неферу со светильником в руке склонилась надо мной:

– Хочешь, чтобы я прекратила?

Теперь, поняв правила, я простонал:

– Поступай, как тебе будет угодно, принцесса. Ты та, кто решает.

Только этого ей и было надо: исполненная надменности, она отступила, чтобы поставить плошку на место.

Упав на ложе, я потихоньку переводил дух и приходил в себя. Она приблизилась, разделась и улеглась рядом. Обнаженные, мы нелепо распростерлись бок о бок. Наша связь возвращалась в привычное русло. Чтобы убедиться в этом, я кончиками пальцев провел по ее бедру. Она хлопнула по ним и проворчала:

– Убери руки!

Все приходило в порядок. Так пролетит ночь. Как прежде.

Темноту нарушил детский голосок:

– Думаешь, я смогу сделать мужчину счастливым?

– Принца Бенсеннута?

– Он кретин. Да еще некрасивый.

– Но ведь ты выбрала его себе в мужья!

– Я посвящаю себя Египту. Смогу я сделать его счастливым?

Что отвечать? Неферу не только обладала огненным темпераментом, она действовала вне всякой логики, шла на поводу своей злобы, что не устраивало никого, кроме нее. И вдобавок…

– Я потренируюсь на тебе…

– В чем?

– Как сделать своего мужа счастливым.

И ее рука схватила мой пенис. Вот что она имела в виду, говоря «сделать счастливым»! Принцесса показалась мне более жалкой, чем прежде; мало того что в ее мозгу беспорядочно метались мысли, вдобавок все они были ошибочными.

Что делать?

Настойчиво стараясь сделать твердым то, что обмякло, она потянула за мой дряблый член, сжала яички.

Что делать?

Если я оттолкну ее, это вызовет новый приступ гнева. Если предложу ей вызвать желание, дождаться, чтобы оно окрепло, усилить его с помощью ласк, она возмутится.

Что делать?

Покорности было недостаточно. Пассивность представляла опасность.

Что делать?

В конце концов я сомкнул веки, погрузил сознание поглубже в память и ухитрился откопать там едва различимый отголосок сильного желания, властного позыва.

Дело затягивалось. Я порицал эту гнусную ситуацию и жаждал отказаться, но в то же время изощрялся, стараясь пробудить в себе чувственность и сладострастие. Битва казалась неравной. Возбуждению не удавалось надолго удержать победу, поскольку неловкость Неферу, вместо того чтобы ласкать, обижала меня, к тому же ее крупные перстни царапали мне кожу.

Поэтому я сделал последнее усилие: в этот мучительный момент я призвал на помощь свои самые драгоценные, самые волнующие и интимные воспоминания; чтобы усилить напряжение, я поднатужился, так что мне свело живот и бедра, и излился.

Неферу торжествующе закричала. Я же без наслаждения, чисто механически, освободился от семени и ощущал это извержение как ожог. Неферу так грубо терла, теребила и тискала мой член, что кожа побагровела.

Встав на коленки на стул, будто на ковер, дочь фараона отвернулась, чтобы глотнуть вина.

Распростертый на ложе, едва дыша и чувствуя облегчение, что достиг конца этого испытания, я ощущал что-то вроде тошноты.

– Убирайся!

Голос Неферу вновь обрел суровый оттенок.

– Живо!

Я подобрал вещи, оделся, схватил сандалии и, не склонившись перед Неферу, которая потягивала свой нектар и, казалось, разглядывала потолок, улизнул, опасаясь, как бы ей не вздумалось вернуть меня.

На бегу я твердил себе: Неферу – не та женщина, которую я полюблю, решительно не та!

Оказавшись на улицах Мемфиса, я вообразил, что избежал ада. Я ошибся. Он только начинался. Потому что я осознал, что же в действительности произошло: я был изнасилован.

Разумеется, я отправлял обязанности оплачиваемого любовника, я поступил к дочери фараона с намерением оказывать ей сексуальные услуги, но она превысила свои полномочия. Тогда как мед и варенье, которые я слизывал, и горячее масло, вылитое ею мне на пупок, оставались играми, пусть унижающими, но не слишком удручающими меня, навязанная же мастурбация была уже совсем другой историей. Свидетель этой сцены мог бы подумать, что я безропотно подчинился, хотя на самом деле я оказался в ловушке, был вынужден согласиться на то, что отвергал, понимая, что сопротивление только ухудшит мое положение.

Нетвердым шагом я брел по главной улице и размышлял о двойственности согласия: если часто оно выражает воодушевление, порой оно всего лишь видимость. Во время нападения оно возникает как выход. Выбор покорности скрывает опасение, затушевывает отказ, сокращает время пытки. Рассудок дарует лучший способ выдержать насилие – смириться с ним, зажмурившись, претерпеть его как можно скорее. Так что я согласился на то, чего не желал. Я не только был изнасилован – мое согласие превращало меня в пособника насилия. Оскорбление было двояким: Неферу надругалась над моим телом и моим духом.

На каком-то перекрестке я рухнул на мостовую, раскинув ноги. Без сил, я запрокинул голову и надолго погрузился в созерцание скапливающихся на небе облаков.

Какое чувство я испытывал к Неферу? Ужас и жалость. Принцесса вела себя столь жестоко, сколь и простодушно – я не забывал, что и ее воля была подавлена. Она неизбежно познала двойственность согласия. Неожиданно мне вспомнилось так шокировавшее меня движение, когда она во время соития с фараоном обняла его, и теперь я лучше понимал это стремление изобразить желание того, что претерпеваешь, последнее прибежище отчаявшегося. Я ощутил свою близость к той, что подвергла меня пытке. Обвиню ли я жертву, если она в свою очередь станет палачом? Нет, я испытывал ужас, сострадание – но не ненависть к Неферу. Ненависть я оставил для себя: я питал к себе отвращение, я презирал себя, я себя больше не узнавал.

Через площадь промчалась стайка мальчишек; указывая на сгустившие тучи, они кричали:

– Гроза!

Я оглядел пустынные окрестности. Больше ни один горожанин не осмеливался высунуть нос из дома.

Словно выпотрошенный, со спутанными мыслями и болезненными ощущениями в паху, я дотащился до ворот Мемфиса. Миновав городские укрепления, я подумал было поплавать в реке, чтобы очиститься от всего, что замарало меня, но обстоятельства не позволяли.

Унижение влечет за собой