Ганнибал - Лансель Серж

214 год во многих отношениях стал поворотным в истории Второй Пунической войны. Именно с этим годом связано если и не полное завершение, то во всяком случае широкое начало денежной реформы, демонстрирующей на экономическом уровне те перемены, на которые вынужден был пойти Рим под давлением обстоятельств. Как известно, устойчивость денежной единицы является чрезвычайно чутким барометром, регистрирующим не только экономические трудности, но и политическую слабость государства. Так, осенью 217 года, после разгрома на Тразименском озере, обстановка в Центральной Италии дестабилизировалась, и тогда же была осуществлена беспрецедентная по масштабам эмиссия золотой монеты («золотого статера»), свидетельствовавшая не об устойчивости римской экономики, а напротив, об утрате доверия к ней со стороны латинов-союзников и о снижении ее покупательной способности на внутреннем рынке. В какой-то степени эмиссия представляла собой последнюю отчаянную попытку поправить пошатнувшиеся позиции древнеримской валюты. Другим, еще более ярким доказательством плачевного состояния римской казны, обусловленного многократно возросшими расходами, с одной стороны, и усложнением добычи драгоценных металлов — с другой, стали стремительная девальвация самой ходовой тогдашней монеты — бронзового асса и поспешно начатое реформирование всей денежной системы.

По всей вероятности, именно в 217 году бронзовый асс, изначально весивший ровно один фунт (в Древнем Риме фунт равнялся 300 с небольшим граммам), обесценился до половины, а вслед за тем и до трети фунта. В 214 году асс весил уже лишь одну шестую долю фунта; нынешним нумизматам эта монета известна под названием «асса-секстанта». Естественно, столь резкое падение денежной единицы требовало серьезного изменения всей денежной системы. Первым шагом на этом пути стал выпуск в обращение новой серебряной монеты, заменившей прежнюю «квадригу», в свою очередь успевшую обесцениться. Около сорока лет назад при раскопках Моргантины (сьерра Орландо, центральная область Сицилии) американские специалисты обнаружили монетный клад, в который входили и динарии. Но святилище Деметры и Коры, в котором хранилась находка, подверглось разрушению солдатами Марцелла в промежутке между 214 и 211 годами, значит, монеты появились на свет не позже этого срока. Отныне серебряному динарию с изображением на аверсе украшенного шлемом профиля богини Ромы суждено было на долгих четыре века стать символом устойчивости и постоянства римской валюты, правда, дважды пережившей девальвацию. Первая, очевидно, имела место вскоре после выпуска динария в обращение, около 209 года, когда асс «похудел» еще ровно вполовину и превратился в «унциальный асс», а за динарий, падавший медленнее, но все-таки падавший, давали не десять, а шестнадцать новых ассов. Поспешные преобразования системы денежного обращения, проводившиеся в эти решающие годы, красноречиво свидетельствуют о сложном положении, в котором оказалась римская казна, вынужденная изыскивать огромные средства на содержание армии. Отсюда и массовая монетная эмиссия. Добавим лишь, что и девальвацию, и денежные реформы следует рассматривать в контексте всего Средиземноморского региона. Современными исследователями доказано, что обесценение асса в шесть раз, послужившее толчком к созданию динария, не осталось чисто римским явлением. Аналогичные меры принимали в те же годы правители Египта, Этрурии и, возможно, Сиракуз (Cl. Nicolet, 1963, pp. 432–436). И нам приходится допустить, что уже тогда фактически существовал некий международный курс стоимости ценных металлов, учитывавший и соотношение стоимости бронзы и серебра. Разумеется, римская денежная единица не могла не испытывать на себе влияния этого курса.

Помимо активной монетаристской политики Римское государство нашло выход из кризисного состояния экономики в применении и других крайних финансовых мер. Обычного налога, который платили граждане, свободные от мобилизации, на возросшие военные расходы явно не хватало, и в начале 215 года сенат вынес решение удвоить размер подати (Тит Ливий, XXIII, 31, 1). Но и этого оказалось мало. Годом раньше, то есть вскоре после Каннского сражения и незадолго до смерти царя Сиракуз старика Гиерона, Риму удалось договориться с ним о денежном и хлебном займе, который принял Тит Отацилий, тогда командовавший сицилийским флотом и носивший звание пропретора [87] (XXIII, 21, 5). Одновременно в Риме, как сообщает Тит Ливий (XXIII, 21, 6), для борьбы с дефицитом денежной массы — penuria argenti — создали нечто вроде государственного банка под управлением триумвирата, назначенного из наиболее знатных людей. В их число, в частности, вошел один представитель рода Эмилиев и один — Атилиев. Завершив летнюю кампанию 215 года в Испании, которая принесла немалый успех, но поглотила огромные средства, Публий и Гней Сципионы обратились к сенату с просьбой о новых субсидиях. При тогдашнем состоянии государственной казны решить эту проблему казалось невозможно, и тогда сенаторы призвали на помощь откупщиков. В обмен на обещание дополнительной «страховой премии» последние согласились предоставить государству долгосрочный кредит (Тит Ливий, XXIII, 48–49). В 214 году затруднения возникли и у Тита Отацилия, который, несмотря на критику Фабия, продолжал оставаться командующим сицилийским флотом. Кораблям его эскадры катастрофически не хватало простых матросов. Сенат издал закон, дающий право консулам облагать наиболее богатых римских граждан особым прогрессивным налогом в пользу морского флота. Каждый сенатор обязался лично содержать в течение года до восьми матросов. Тит Ливий отметил в этой связи (XXIV, 11, 9), что римский флот, впервые оснащаемый за счет частных лиц, стал в чем-то напоминать афинскую морскую «литургию» [88]. Но как и душевая подать — tributum, эти принудительные поборы не могли решить всех проблем. В этом убеждает пример одного из консулов 210 года, М. Валерия Левина, четыре года спустя столкнувшегося с резким возмущением налогоплательщиков и вынужденного бросить клич о помощи гражданам из высших кругов. Первыми на него откликнулись сенаторы, но вскоре за ними последовали и всадники, и даже наиболее зажиточные плебеи, дружно сдавшие в «государственный банк», руководимый триумвирами, золото, драгоценности, серебряные и бронзовые деньги. В обмен им выдавали нечто вроде долгосрочных векселей (Тит Ливий, XXVI, 36). В новейшей истории почти всех народов хорошо известны аналогичные ситуации, когда в минуту национальной опасности граждане, движимые чувством патриотизма, сдавали в пользу государства личные накопления, получая взамен всякого рода «расписки» или «боны», зачастую под более чем сомнительные гарантии. Что касается добровольных вкладчиков 210 года, то третий транш причитавшейся им компенсации вернулся к ним лишь в 200 году — в виде земель, отчужденных в их пользу у государства (Тит Ливий, XXXI, 13, 9).

Но вернемся к 214 году. Упомянутые нами чрезвычайные меры и нешуточные жертвы, на которые пошел Рим, неопровержимо свидетельствуют о том, что продолжение войны стоило ему огромных усилий. По решению сената под боевые знамена встали 18 легионов, то есть более ста тысяч человек, не считая союзных войск. Имелся и морской флот в составе ста пятидесяти боевых судов. Остается лишь добавить, что, приводя эти цифры, Тит Ливий (XXIV, 11, 2–5) не включил в них сухопутные и морские военные силы, переброшенные в Испанию! Так, в 211 [89] году, отправляясь в Испанию после смерти своего отца и дяди, Сципион Африканский увозил с собой, по свидетельству Полибия (X, 19, 1), кругленькую сумму в 400 талантов, что равнялось тогда 1 800 000 динариям или двухгодичной сумме жалованья для всего его войска. Современные ученые предполагают, что ежегодное содержание одного легиона обходилось в 250 тысяч динариев (P. Marchetti, 1971). Возможно, читателю будет легче представить себе всю тяжесть финансового бремени, лежавшего тогда на римлянах, если мы напомним ему, что в 214 году за динарий давали десять ассов и за эти деньги можно было на целый день нанять «бригаду» рабочих.

Ганнибал, зимовавший в Арпах, в Апулии, через капуанцев узнал о масштабах римской мобилизации и весной 214 года вернулся в свой старый лагерь на горе Тифата, расположенный чуть выше Капуи. Затем он спустился на территорию Кампании, разорив по пути город Кумы и попытавшись, правда, безуспешно, взять штурмом хорошо охраняемые города Путеолы (ныне Поццуоли) и Неаполь. На берегу Авернского озера, где он остановился, чтобы принести жертвы богам, к нему проводили делегацию молодых аристократов из Тарента. Эти юноши, питая к карфагенскому полководцу искреннюю благодарность за то, что он освободил их из плена — одних после Тразименской битвы, других после Канн, — взяли на себя добровольную обязанность вести среди соотечественников «пропаганду» в пользу Карфагена. Ганнибала чрезвычайно привлекла перспектива завладеть Тарентом с помощью этой «пятой колонны», тем более что ни одной удачной операции в Кампании он до сих пор не провел. Он уже потерял надежду взять Нолу, которая под руководством Марцелла стояла насмерть, и даже Казилин, расположенный на реке Вультурн, ему под натиском обеих консульских армий пришлось оставить.