Черное сердце - Эрик Ластбадер

Трейси знал одно местечко на Пелл-стрит, полуподвальчик, где было темно и прохладно даже в летний день. Казалось, единственным источником света здесь были покрытые великолепным китайским лаком стены.

Они заняли столик в дальнем углу. Поначалу в зале сидела группа из Нью-Джерси, они громко болтали и поглощали огромное количество пищи. Теперь кафе опустело, повара уселись наконец за позднюю трапезу за большим круглым столом. Они ели окуня, запеченного с водорослями, и жареные в масле креветки, пили из стаканов для воды виски и громко о чем-то переговаривались, тыча друг в друга палочками для еды.

— Я думал, что ты обыкновенный ублюдок-чистоплюй, — говорил Туэйт, — который только выделывается. Господи, как же я тебя ненавидел, — Туэйт пьяно мотнул головой. — Но все оказалось не так, — он стукнул пустым стаканом по столу, один из служащих подскочил и вновь его наполнил. Глаза Туэйта налились слезами, и он, чтобы скрыть это, потер своей огромной ручищей лицо. — Боже мой, я не могу поверить, что их больше нет, — с трудом произнес он. — Вот просто так, — он щелкнул пальцами, — были — и нет. В одно мгновение. Я даже не успел сказать им ни одного слова, объяснить... — он отвернулся, и Трейси показалось, что Туэйт сейчас потеряет сознание.

— У меня умирает отец, — сказал Трейси, — я это знаю, и он это знает. И все-таки у нас с ним еще есть время, понимаешь... Иногда мне даже кажется, что много времени... — Туэйт все еще сидел, полуотвернувшись. Официант принес свежую порцию виски, но Туэйт не притронулся к стакану. — И я чувствую, свое бессилие. Это ужасно. Единственное, что я могу — стоять и смотреть, как он умирает.

Туэйт покачал головой.

— Ты не понимаешь, — по щекам его струились слезы, и он уже не пытался их скрыть, — я был плохим мужем. Дорис любила меня. Для нее никого больше не существовало. А я... — он умолк, но ошибиться в смысле его слов было невозможно. Он наклонил голову, зарылся пальцами в повлажневшие волосы. — И не знаю, что мне теперь делать.

Трейси понимал, что Туэйт говорит о своей вине, и чувствовал странное родство с этим измученным болью, виной и яростью человеком.

— В душе каждого из нас живут демоны, — мягко произнес он, — и иногда помогает просто рассказать о них.

Туэйт дернулся, будто его кто толкнул, поднял голову. Глаза его сверкали.

— Только не надо изображать из себя психоаналитика, — рявкнул он, а затем тяжело вздохнул: — Господи, я не понимаю, что говорю.

Трейси пододвинул к нему стакан.

— На, лучше выпей. Туэйт выпил, кивнул:

— Может, ты и прав, — он прикрыл глаза. — У меня есть одна... Она проститутка, — он открыл глаза и глянул Трейси в лицо. — Но особая, — он ждал, что скажет Трейси.

— Ну и что? — спросил тот.

Но момент был упущен, и Туэйт лишь вяло махнул рукой:

— Да ничего. Шлюха, как я сказал. Ничего особенного.

— Но ты ходил к ней.

— Да, конечно... Я мог делать с ней то, что не мог... с моей Дорис.

— Значит, ты изменял жене.

— Да не в этом дело, неужели ты не понимаешь? — Виски делало свое дело, гасило боль. Физическую и душевную. — Я вел двойную жизнь, это-то я теперь вижу. Только вот понял слишком поздно. Я ведь даже не попрощался с нею утром! — Лицо его исказилось, руки снова задрожали.

— Много лет назад, — начал Трейси и жестом приказал официанту принести еще, — я был в армии, не важно, в каких войсках... Меня послали в Юго-Восточную Азию, это было во время войны во Вьетнаме. У меня под началом было шестеро. Один из них — высокий тощий мальчишка, такой, знаешь, неуклюжий, — он подождал, пока Туэйт с пониманием кивнул, и продолжил: — нам тогда присылали всяких, и плохо обученных тоже: времени на подготовку не хватало. Бедолаг просто бросали на линию огня и считали, что с ними мы выиграем войну.

— В основном черных да недавних приготовишек, да?

— Да, в основном. Но этот парнишка, Бобби, был белым. И самым усердным из всех. Мне казалось, что он все время пытается кому-то что-то доказать.

Во всяком случае, он сражался, как черт, и довольно быстро всему учился. Я сам взялся за его обучение, и лишь один из моих советов он не принимал: я учил его ни с кем во время войны не сближаться. У него был приятель в нашем подразделении, настоящий психопат, с глазками-бусинками и манией убивать. У этого типа не было кроме Бобби никаких друзей. Что они такого друг в друге нашли, я так и не мог понять.

Трейси увидел в лице Туэйта заинтересованность — он наклонился над столом, уставился на собеседника и, может быть, впервые хоть на миг забыл о своем горе. Этого Трейси и добивался.

— Однажды мы отправились в ночное патрулирование. Дружок Бобби, этот психопат, шел первым. Он, словно ищейка, чуял вьетконговцев. — Трейси выпил. — Только на этот раз ему не повезло. Он напоролся на мину, и его разорвало. На шесть кусков.

Бобби был в шоке. А я ведь предупреждал его: не заводи здесь друзей, не привязывайся к людям! Но он был из тех, кто жаждал дружбы. Что он делал на войне? Не пойму. Я знал, что он попал не по призыву, а пошел добровольцем. Но, к сожалению, у военных не хватило ума послать его служить куда-нибудь на базу в Айове, — Трейси допил виски. — Наутро нам снова надо было идти в дозор, но Бобби отказался. Он хотел остаться рядом с телом друга. У нас было важное задание, я и так уже потерял одного человека, так что я рассвирепел, наорал на него, влепил ему пощечину на глазах у всех и заставил его идти, — теперь уже Трейси смотрел куда-то вдаль. На него нахлынули воспоминания о жарком, влажном воздухе джунглей, он вспомнил пение птиц, жужжание насекомых, вспомнил, как саднила кожа, вспомнил пот и безмерную усталость. И вонь. Смерть была повсюду, неподвижный, жаркий воздух пропитался ею.

— Ну и что? — Туэйт вернул его к действительности. — Что случилось?

Теперь Трейси недоумевал, с чего вдруг он затеял этот рассказ. Для того ли, чтобы просто рассказать, что с ним случилось в этой жизни, или была какая-то иная, более эгоистическая причина?

— И поскольку я был зол на него, я приказал ему идти первым, в головном дозоре. Мне не следовало этого делать: — он был неспособен к таким вещам.

— И что случилось? — повторил Туэйт.

— Он не вернулся, — бесцветным голосом ответил Трейси. — Он не хотел идти, и он не соблюдал предосторожностей. Я должен был это предвидеть. Потом я нашел его среди тлеющих останков лагеря красных кхмеров. Они медленно, методично забили его до смерти. Они пытали его: подпалили ему член и яйца, они швыряли в его тело ножи. То, что я обнаружил... Это было месиво. Они забавлялись им медленно, методично. Я видел это по выражению, застывшему у него на лице. Я и по сей день помню его таким. Помню его взгляд, взгляд человека, видевшего ад.

— Вот, значит, как было... — сказал Туэйт.

— Но на этом не кончилось, — Трейси бесцельно двигал по пластиковой поверхности стола свой пустой стакан. — Я отправился по следам ублюдков.

— И нашел их? Господи, да в это поверить невозможно.

— Не их, а его, — медленно произнес Трейси. — Или одного из них. По крайней мере, мне важно было верить, что он — один из них.

— И ты убил его.

— Да. Но не сразу, — Трейси крутил и крутил в руках пустой стакан. — Я сделал из бамбука шест примерно восьми футов длиной, на конце укрепил петлю, которую накинул на шею вьетконговцу. Другой конец я держал в руке. На этот раз мы сделали дозорного из него. В тот день мы избежали ловушек.

Я подталкивал его шестом, но он мог сообщать нам обо всех ловушках, поджидавших нас на тропе. Он обводил нас вокруг них, он до смерти боялся, что в любой момент может сам взлететь на воздух или что его пронзит замаскированное копье, — Трейси так резко толкнул стакан, что он упал и разбился.

Гомон за столом, где сидели китайцы, утих. Они смотрели на двух посетителей так, будто только сейчас их увидели. Затем болтовня их возобновилась, молодая китаянка встала и собрала осколки.

— И в самом конце я позаботился о том, чтобы страхи его были не напрасными. Мы шли обратно по той же тропе, и я запомнил опасные места. Этот тип был мне больше не нужен. И я приговорил его.

Туэйт внимательно разглядывал Трейси. Он видел, что его мучает боль.

— Послушай, — сказал он, — ты говорил, что предупреждал этого парнишку, Бобби, не заводить на войне друзей, не привязываться, — Туэйт допил остатки виски. — Только мне кажется, что ты сам к нему привязался. Что ж ты не следовал своим собственным советам?

* * *

Кэтлин Кристиан толкнула двери отеля «Паркер-Меридиан» и оказалась на Пятьдесят шестой улице. Воздух был жарким, но отнюдь не таким влажным, как в Вашингтоне, и она втянула его в себя не без удовольствия.

На ней были серьезные шелковые брюки и голубой хлопковый свитер, голубые туфельки из ящеричьей кожи, а нитка черного жемчуга дополняла наряд. Она чувствовала себя в отличной форме, совершенно готовой к тому, что ей предстоит сделать. День обещал быть, как она выражалась, «рисковым», но она любила «рисковые» дни — без них жизнь была бы ужасно скучной. Что касается человеческой породы вообще, то она была о ней невысокого мнения, и это невысокое мнение о человечестве, как ни странно, придавало ей сил.