Искатель. 2009. Выпуск №09 - Сергей Борисов

— Не надейся, извиняться не буду. — Говард облизал шершавым языком сухие губы. — Сам полез.

Горбунов встал на колени, облокотился о борт и стал смотреть в воду, будто хотел пронзить взглядом немыслимую океанскую толщу и разглядеть то место на дне, где покоится сейчас разнесчастная банка с консервированной фасолью.

Успокоился, похоже. Говард вновь провел языком по губам. Словно напильником. Слюны во рту не было — организм не мог позволить себе столь щедрого расхода влаги. Только где-то у основания языка скопилось немного клейкой горьковатой массы. Говард сделал глотательное движение, но протолкнуть внутрь этот отвратительный комок не смог. Пустой желудок стал сокращаться, но и рвота была для него непозволительной роскошью.

Откашлявшись, Говард взглянул на часы. Еще сорок минут, прежде чем он сможет выпить глоток воды.

От тех запасов, что были на плоту, мало что осталось. По обоюдному согласию они решили сберечь две последние запечатанные банки на самый крайний случай, обходясь тем, что смогут добыть, вырвать, вымолить у океана и неба.

Опреснитель работал все хуже. Пленка, натянутая на каркас, от солнца и соленых брызг становилась хрусткой, в ней появлялись микротрещины, из-за которых производительность дистиллятора неуклонно падала. Также выяснилось, что даже при маломальском волнении морская вода из пенала не столько испаряется, сколько выплескивается, смешиваясь со стекающей со свода пресной водой.

Такую смесь пить было невозможно. Это было равносильно тому, что пить забортную воду. А от этого эксперимента Говард и Андрей сразу отказались. Хотя Ален Бомбар, признанный авторитет в области выживания на море, утверждал обратное после плавания через Атлантику, большинство специалистов с ним не согласны: морская вода приносит лишь временное облегчение, к тому же она выводит натрий, в результате чего ткани теряют воды больше, чем выпито, и тело превращается в иссохший труп. Если же умирающий продолжает упорствовать, то этим он лишь приближает смерть от нефрита, когда, не справившись с солями, отказывают почки.

Оставалось уповать на дождь. На шестнадцатый день дрейфа тучи заволокли небо, шквалистый ветер взрыхлил безмятежную до того гладь океана, вода из зелено-синей стала черной. Темная полоса дождя протянулась от облаков к нацепившим барашковые воротники волнам. И эта полоса приближалась…

Плот подбрасывало, пыталось закружить. Шверты-весла уже не справлялись со своими обязанностями, и Говард занялся установкой плавучего якоря. Андрей же достал целлофановую пленку и торопливо — тропические ливни скоротечны, — стал сооружать из нее воронку, чтобы набрать дождевой воды.

Полоса дождя подкрадывалась все ближе. Вот первые тяжелые капли застучали по куполу плота. Говард придерживал край пленки, задрав вверх голову и широко открыв рот. Капли превратились в тугие нити, потом в веревки… Жалко, что не в канаты.

— Ровнее держи, — крикнул Горбунов.

Русский старательно ловил бутылкой струящуюся с пленки воду. Завернул крышку, схватил вторую бутылку, за ней — третью. В тот счастливый день они пополнили свои запасы на шесть литров.

Когда полоса дождя их миновала, они собрали губками воду с пола и отжали ее в консервные банки, которые использовали вместо кружек. Но в кружках оказался чистый яд, так им во всяком случае показалось. Плот так часто заливало волнами, что все находящееся на нем покрылось налетом соли, отравившей драгоценную жидкость.

Больше таких сильных дождей не выпадало. Иногда на небе появлялись легкие перистые облачка, еще реже они смыкались, превращаясь в белесое покрывало, но даже наброшенное на солнце оно не могло умерить его беспощадный жар.

Лишь раз, на двадцать третий день дрейфа, «покрывало» не истаяло под лучами, а, напротив, набрало плотность, стало серым. Андрей и Говард опять приготовили «воронку», но дождя не дождались. Ну, не называть же дождем ту до одури приятную взвесь, которой был пропитан воздух.

Ни одной капли не скатилось с пленки в горлышко бутылки, зато люди испытали облегчение даже большее, чем во время ливня. За десять минут тот лишь омыл их тела, а сейчас больше часа их кожа жадно впитывала влагу. И напиталась ею настолько, что на следующее утро, когда солнце опять безраздельно царило над миром, занимавшийся разделкой рыбы Говард с изумлением понял, что вспотел. Это было неожиданно, это было ново, памятуя о его обезвоженном теле.

Говард опять посмотрел на часы — тридцать минут. Он представил, как вода стекает по языку, как она ласкает горло. Тридцать минут — это целая вечность!

Не поворачивая головы, Андрей нашарил рукой подводное ружье. Говард замер. Он знал, что это означает.

У них осталась одна стрела-гарпун, виновницами пропажи двух других были акулы. Когда на третий день пути они увидели рядом с плотом треугольный плавник, то были скорее удивлены, чем напуганы. Акула, ну надо же!

Акула закладывала круги вокруг плота. Ее веретенообразное, длиной не более двух метров тело было образцом изящества и родства с водной стихией. Так продолжалось минут десять, затем акула внезапно изменила направление и исчезла под плотом.

Рывок! Акула запросто могла полоснуть зубами бортовой баллон, но, по счастью, ее внимание привлек «мешок остойчивости», болтающийся под плотом. Превратив его в лохмотья, акула вернулась на исходную позицию и снова стала выписывать круги. Возможно, она готовилась к новой атаке.

— Привяжи, — тихо сказал Говард, видя, что Андрей уже заправил стрелу в ружье.

Горбунов схватился за моток капронового шнура, отбросил его — слабоват. В секунду распустил узел на вешке, высвобождая трос, и уже им обмотал ручку ружья. Потом натянул пружины, прицелился и нажал на спуск.

Взвизгнув, стрела вонзилась в спину акулы. Несколько секунд та никак не реагировала, потом рванулась и ушла в глубину, оставив в руках Андрея ружье с болтающимся у пружин обрывком толстой сверхпрочной лески, которой стрела крепилась к ружью.

Больше акула в тот день не появлялась — вряд ли испугалась, вряд ли была серьезно ранена, вероятнее всего, у нее просто нашлись более важные дела.

Неделю спустя леска выдержала, но у самого наконечника сломалось древко. Меньших размеров, чем предшественница, акула была настроена миролюбиво и не пыталась проверить баллоны на прочность. Она подплывала снизу, переворачивалась на спину и игриво терлась брюхом о днище плота. Но это было не менее опасно: шершавая акулья шкура сравнима с крупнозернистой наждачной бумагой, так что подобные «нежности» вполне могли закончиться дыркой. Андрей перегнулся через борт, опустил конец ружья в воду, чтобы поверхностное преломление не помешало ему прицелиться, и выстрелил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});