Живой Журнал. Публикации 2014, июль-декабрь - Владимир Сергеевич Березин

люли, и все такое се тре жюли.

Одним словом, начался такой рев, что его не сразу заглушил залп фейерверка.

В общем, как ни криво у китайцев с чужими языками, а проняло их правильное пение. Придет к ним точность и русская грамматика, чую я.

Хотя, может, в этом и погибель для их небрежной империи.

Как для нашей как-то случилось.

Он говорит:

…А с Петровичем неприятная история получилась. И все потому что ему было неподвластно метафорическое рассуждение. То есть оно владело им, а не он им пользовался. Во всем он видел какое-то иносказание, а как начнет дорогу в туалет спрашивать, то вечно его то в храм посылают, то в библиотеку.

Мы на англичан тогда работали в одном среднеазиатском аэропорту.

Прибегает он как-то к нам и кричит, что пришла телефонограмма: «Никаких обезьян на борту».

— Это еще как? — кричит. — У нас полборта таких, надо ссаживать!

А поскольку он был мужчина заполошный, то у нас началось бурление и ужас.

Дело, оказывается, было в том, что в Африке вышла у англичан заковыка с обезьянами. Повезли они обезьян из Африки куда-то в прочие, высокоразвитые места, где на обезьян смотрят за деньги. Ну, повезли, разумеется, в клетке, не так чтобы в салоне. Но беда в том, что тем же бортом в грузовом трюме повезли бегемота. Бегемот большой, везут его, как трактор, — ноги закрепляют, а под брюхо подводят брезент, и висит бегемот, как веселые женщины в неприличных фильмах. А чтобы бегемот чего лишнего не сделал, то ему обматывают пасть специальным скотчем.

Ну и висит бегемот в этаком виде, да только ему поставили клетку под нос. А в клетке обезьяны.

Обезьяны бегемота увидели и ну веселиться. А бегемот только глазами зыркает и переживает.

Обезьяны прыгают и, хоть достать бегемота не могут, радуются его униженному положению, а потом и вовсе стали его какашками закидывать.

Гадят, хохочут, кидаются.

А самолет летит.

Бегемот повисел в своей косынке, а потом и обвис. Умер от обиды.

Или от инфаркта, как сказали ветеринары.

Поэтому решили англичане больше никаких обезьян не возить. Ни под каким видом, нигде и никогда — и издали строгий циркуляр.

А Петровича с его неуместной исполнительностью, конечно, остановили, всех успокоили, да только все равно со службы выгнали.

Метафорист хренов, нам его долго поминали.

Он говорит:

…Когда очень больно, думаешь, конечно, о смерти. Но эти мысли довольно быстро уходят, человек вообще сильно к жизни привязан.

Для того, чтобы к смерти придти, нужна долгая школа одиночества.

Вот был у меня друг, что давно уехал — да не на Брайтон или там в Тель-Авив, а в совсем далекую страну, под пальмы.

Жил там один, семейная жизнь у него не заладилась.

Я приезжал к нему и думал, что, несмотря ни на что, жизнь его неплоха.

Только однажды, когда мы ехали в ночи и остановились на какой-то заправочной станции в Андах, он пошатнулся, и пришлось его поддержать.

Был раньше он высок и тяжел, можно сказать, грузен.

А за время жизни вдалеке стал похож на какого-то конкистадора. Загорелый, с бородкой, красавец — но, оказалось, точила его болезнь.

Он пришел в себя и начал мне пистолет свой показывать.

Там было разрешено свободное ношение оружия, и первое, что он сделал, приехав туда, так завел себе этот пистолет.

А главное, пистолет этот я в руках держал.

— Хочешь, — говорит он мне, — пострелять?

— Ну его, — отвечаю. — Настрелялся.

А пистолет был такой большой, под рост ему. Удачная модель, бразильский аналог «беретты».

И я еще несколько минут помнил, какой у него магазин — двухрядный или нет, и какова скорострельность, с такой гордостью он говорил о нем — поневоле запомнишь.

А сам уже тогда был болен; и как его повело на бензозаправке, и вес его большого тела, я потом часто вспоминал.

Ну и поехали дальше.

А дальше был океан, и будто бы все хорошо.

А еще он говорит:

…Она не придет. А Фролов и вовсе во Францию уехал. До Фролова сейчас не достучишься, гон у него сейчас. Негритянок, поди, французских ловит. А она… Не, она не придет — у меня с ней странная история приключилась. Она меня приревновала. Пришли все они ко мне в гости: жена, понимаешь, уехала, родители — на даче. Фролов пришел с коньяком. Пришла еще такая прекрасная девушка — из бухгалтерии, ну к ней она и приревновала. «Нет, — позвонила и говорит, — не надо нам больше видеться». И главное, какую глупость еще уделала — она босоножки этой девушки зачем-то спрятала.

Что, говоришь, Фролов их мог по пьяни, одеваясь, куда-то запинать? Нет, шалишь.

Она их под одеяло в соседней комнате засунула.

Мы их еле-еле наутро нашли.

Он говорит:

…Самое лучшее — это когда выпускают из больнички. Нет, потом, конечно, плохо становится. Но первые два дня — это рай на земле. Меня как-то друзья повезли в это время в загадочную местность, где один из них провел детство. Мы ехали — как лемминги, потому что приятель мой не помнил дороги и руководствовался вдохновением. Выпив пива, он уже перестал слышать путеводные голоса и стал голосить сам. Это была настоящая песня странствий. В ней сплетались казахские мотивы и русская тоска, в ней была пыль азиатских дорог и грохот тамтамов. Так, под пение, мы продвигались в его прошлое.

Но особенно хорош был мой приятель, когда спрашивал дорогу. Он как-то стремительно напился уже в машине, держал перед собой карту кверху ногами, тупо водил по ней пальцем и, глотая слюни, свешивался из окна.

Наконец мы остановились перед глухой бабушкой. Лоцман наш не очень старался что-либо произнести, а старушка и не старалась что-то услышать. Она махнула рукой в сторону ведра с клубникой. Приятель мой воспринял этот жест как искомое направление, и через пять минут мы въехали в тупик, развернулись и снова остановились перед старушкой. Старушка поняла, что покупатели могут уехать, и махнула рукой в сторону своего огорода. Дескать, у нее там еще есть. Лоцман кивнул, и мы поехали в новом направлении.

Через несколько дней мы действительно нашли странное место — рядом с заброшенной фабрикой, у реки, где из воды торчали металлические конструкции неясного назначения.

Медленно журчала мутная серая вода. Среди травы чернело кострище с оплавленной бутылкой.

В этом месте приятель мой освоил новый метод жарки куриц. Он кидал их в костер и исполнял вокруг нетрезвый танец шамана. В результате верхняя