Гюнтер Грасс - Ирина Млечина

Симон Дах, которого Грасс превратил в Г. В. Рихтера Тридцатилетней войны, был поэтом, состоявшим в Кёнигсбергском поэтическом кружке. Вообще все, или почти все, кто играл важную роль во «Встрече в Тельгте», — реальные люди, занимающие свое место в истории немецкой литературы. Еще в «Палтусе» Грасс описывал беседу или скорее спор между двумя известными писателями того времени Мартином Опицем и Андреасом Грифиусом, темой которого был вопрос о смысле литературного труда в тяжелые исторические времена. Некоторые немецкие критики вообще считают, что повесть Грасса выросла из соответствующей главы «Палтуса».

Главное здесь, конечно, не это, а сам факт, что Грасса в высшей степени занимала тогда (да и всегда) тема возможностей литературы. Нередко он впадал в полнейший пессимизм по этому поводу (мы уже ссылались на его публицистическое эссе под названием «Для кого я еще пишу? Кто еще меня слушает?»). И в то же время совершенно очевидно, что полностью расставаться с мыслью о возможности и способности литературы влиять на общество, на общественное мнение, то есть с надеждой на воспитательную функцию литературы Грасс не намеревался.

«Встреча в Тельгте» именно об этом: что может литература в век разорительных войн и бесконечных раздоров, может ли она сама стать единой, пользоваться одним языком и способствовать единению нации?

Собравшиеся на постоялом дворе у Либушки (которая неизбежно вызывает ассоциации с «Мамашей Кураж» Бертольта Брехта) только об этом и говорят. Ну конечно, с аппетитом едят (хотя в конце выясняется, что вкусная и здоровая пища, которую они вкушают, есть плод мародерства), ищут отдохновения в коротких любовных утехах. Но главное, ради чего они преодолевали опасные трудности пути, — это всё же вопрос о Германии и ее будущем.

Результатом их встречи становится выработанный в спорах Манифест, плод коллективного творчества. Но Грасс не делал ставку на счастливые сюжетные концовки. В конце повести с таким трудом и с таким энтузиазмом составленный Манифест сгорает вместе с постоялым двором. Писатели разъезжаются по своим отдаленным углам, так и не добившись цели. Но эта «меланхолическая аллегория» всё же не является окончательным итогом. Потому что попытки будут продолжаться: камень Сизифа вы всегда найдете у подножия горы, говорил Грасс. Он, как и его герои или многие из них, будет снова и снова тащить этот камень в гору.

Зигфрид Лени в беседе с Грассом спросил, имея в виду «Встречу в Тельгте»: «Каков урок этой фантазии? Не разочарование ли завершает книгу?» На что Грасс, в частности, ответил: «В “Тельгте” я показываю бессильную и в то же время упрямую попытку писателей, даже во времена Тридцатилетней войны, сформулировать из раздробленного тела немецкого языка понятие нации, хоть и запинаясь, и фрагментарно, но сформулировать. Ты говорил о разочаровании. Конечно, можно разочароваться. То, что мы испытали в XIX веке, — это игнорирование предостережений писателей, и сегодняшний опыт не располагает к надеждам… Когда возникает национальный вакуум, это всегда пространство для демагогов и, как показывает немецкая история, как правило, для правых демагогов… Они наполнят это понятие, и мы знаем, что тогда произойдет, но всё это и мы, и весь мир уже переживали. На это я и хотел указать своими книгами…» Во «Встрече в Тельгте» Грассу важно было показать, что писатели, несмотря ни на что, продолжают свое дело, хотя в конце и сгорает составленный ими Манифест. Они делают новые и новые попытки, они не сдаются и своими средствами стараются передать, что их волнует. «Они предостерегают, указывают на возможность опасного развития, которое, как правило, действительно наступает… Удовлетворения всё это не приносит. Но я знаю по себе: я буду продолжать. Несмотря на исторически подкрепленное понимание, что политики тебя не слышат…»

Эту тему, как отмечалось, Грасс затрагивал еще в «Палтусе», рассказывая о споре между Опицем и Грифиусом. «Политическая ангажированность Мартина Опица и нападки на него более молодого Андреаса Грифиуса — всё это и эту тональность я продолжаю во “Встрече в Тельгте”. А в “Головорожденных” я снова поднимаю эту тему».

Вышедшая в 1980 году книга «Головорожденные, или Немцы вымирают» продолжала, по признанию самого автора, его предыдущую повесть (хотя затрагивала и многие другие темы). Здесь он снова говорил об историческом опыте и о традиции немецкой литературы.

«Не удивительно ли, — комментировал он свою новую книгу, — что эти многократно обруганные писатели — немецкие писатели — как доказывает история, в том числе политическая, в стране, тенденции которой всегда носили сепаратистский характер (а земельные князья были всегда главными сепаратистами), что именно эти писатели были всегда лучшими патриотами? Что именно они, например в XIX веке, — не все, но многие… предостерегали от того, чтобы заимствовать понятие единства Германии, понятие нации… из политики силы? Конечно, эти предостережения были направлены против того, как действовали политика и политики.

Бисмарк вел свои три войны и тем добился политического единства, которое длилось недолго. Все это ужаснейшим образом повторилось снова в нашем столетии, при Гитлере, с согласия народа и с еще более ужасным результатом, как мы знаем. И сегодня мы снова сталкиваемся с последствиями этой лжеполитики, этого лжепонимания наших возможностей всё же создать нацию… И что это за нация? Как она будет определять себя в будущем, не вызывая страха у соседей?..»

В «Головорожденных» (или «Вымыслах») затрагивается, таким образом, важнейший комплекс вопросов, связанных с историей, политикой, прошлым, настоящим и будущим Германии. Но если в «Палтусе» и «Встрече в Тельгте» речь шла о путешествиях во времени, то в новой книге — скорее о путешествиях в пространстве современного мира, хотя и здесь не обходится без возвращения к прошлому. Это снова произведение, продолжающее стилистику «Из дневника улитки». Действие разыгрывается в момент, когда писалась книга (конец 1970-х годов) и накануне политических перемен начала 1980-х. Главными персонажами, помимо самого рассказчика, только что совершившего организованную Институтом Гёте поездку в Китай, является чета вымышленных педагогов.

Мы уже упоминали слова Грасса о том, что у него «всегда появляются учителя», к которым он испытывает что-то вроде «любви-ненависти». И дело не только в том, что он «не выплеснул всё, что связано со школой», в своей «Данцигской трилогии», особенно в «Кошках-мышках», а еще и в том, что его собственные дети «снова и снова тащат эту школу в дом — со всеми новыми страхами и новыми проблемами».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});