Удержать престол (СИ) - Старый Денис

— Кто такие? — спросил часовой, только приоткрыв окошечко в массивных воротах.

— О, пан Ян! — воскликнул Кржицкий.

Предатель старался выглядеть разгульно, естественно, но голос дрожал, а колени выдавали дроби.

— Михал, ты? Плут, где мои пять талеров, что ты еще полгода назад проиграл? И что ты делаешь тут? Ты же в Московию подался, резать собак московитских, — пан Ян Замоцкий рассмеялся, посчитав, что очень удачно пошутил, Кржицкому так же пришлось улыбнуться.

— Ян, я принес тебе не пять, а семь талеров, пусти нас и вечером встретимся в «Жирной гусыни». Я угощаю! — говорил Кржицкий.

— Не могу… я до полуночи на страже. Ты же не слышал, наверное, но наш граф Иероним Ходкевич поддержал короля в рокоше, а Радзивиллы уже клянутся, что спалят самое сердце владений Ходкевичей. Даже панна София приехала примерить два рода, — Замоцкий был словоохотливым.

— Ты впусти нас, и поговорим, — еще более подрагивающим голосом говорил предатель.

Кржицкому за предательство были обещаны две сотни талеров, конь, оружие. Но, главное, что никто не будет знать о его предательстве. И Михалу, в принципе, было наплевать, что его собеседник, Ян, уже обречен. Всех, с кем говорил Кржицкий, будут убиты. Так считал Михал, а вот атаману Заруцкому было плевать на предателя, который обречен.

— Ну, прежде ты мне дай семь талеров, — стражник посерьёзнел. — После пройдешь сам, или кто-то… а кто твой командир?

— Пан Патоцкий! — позвал Кржицкий гарцующего рядом на своем великолепном коне, атамана Заруцкого.

— Ну, что? Пся крэв? Ты сказал, что меня тут встретят с честью! — Иван Мартынович отыгрывал роль гонорливого командира отряда, стараясь правильно выговаривать заученные польские слова.

Впрочем, на акцент в Речи Посполитой сейчас мало кто обращает внимание. Сложно быстро перейти на польский язык тем, кому мама пела колыбельную на русском. С принятием Люблинской унии, православная шляхта быстро исчезала, становясь более польской знатью, чем сами поляки. Исчезали фамилии Олельковичей, Кобринских, уже и Константин Острожский крестил сына в католичество. Так что русины только осваивали польский язык.

— Пан Патоцкий, Вы меня простите, но порядок такой установил граф Иероним Ходкевич и я не могу ослушаться. Нельзя впустить вас в крепость. Только по разрешению каштеляна… — сказал Ян и растерялся, даже чуть прищурившись.

Дело в том, что каштелян именно сейчас не захочет заниматься работой. Целую ночь смотритель замка гулял, с двумя девицами «трудился», а в его-то возрасте… это уже подвиг и очень трудоемкая работа. Анжей Бонавентура Врублевский будет спать, и горе тому, кто посмеет этот сон нарушить. Когда Ходкевич уезжал, Врублевский становился хозяином города.

— Пан Патоцкий… Вы простите меня… я десятник, а Вы человек знатный и уважаемый. Что может быть горем для меня, то для вас радость… — Ян Замоцкий пытался опутать горделивого шляхтича паутиной лести.

— Что ты хочешь? — нетерпеливо спросил Заруцкий.

Атаману все больше не нравилась ситуация. Взять крепость будет сложно, очень сложно. Пусть в его обозе есть веревки кошки и можно ночью попробовать взобраться на стены, но часовые в замке будут. И, если утром, такой порядок, то почему ночью он будет иным.

— Может, Вы сами подойдете к каштеляну и поговорите о своем отряде? — вкрадчиво спросил Замоцкий.

— Давай уже быстрее, я с дороги пора бы и горло смочить! — бурчал Заруцкий, уже приняв решение.

— Михал, отойди на двадцать шагов, за мост. Извини, приятель, такие правила, — сказал Замоцкий, после обратился к отыгрывающему командира гусаров, Заруцкому. — Пан, простите, не сочтите за урон чести, это все граф Иероним Ходкевич ввел правила. Положите свою саблю и достаньте кинжал… и пистоль. Прошу, все будет в целости.

Нехотя, причем уже не наигранно, ругаясь, Заруцкий сделал то, что от него просили. Сразу же массивная дверь в воротах открылась, и искрящийся лучезарной улыбкой десятник пригласил, как он считал командира элитного отряда, внутрь замка.

Удар! Тыльная сторона ладони, закованная в латную перчатку, ударила Замоцкого в кадык. Заруцкий лихо выдернул саблю десятника и встал в стойку.

— Бой! — во всю силу голоса закричал Заруцкий.

Три десятка конных, ряженных казаков, без двух человек, что устремились к основным силам отряда, рванули к воротам.

Заруцкий успел разгладить усы, упереть левую руку в бок и встать в стойку.

— Дзынь! — зазвучал смертельной мелодией металл, когда один из стражников обрушил на атамана удар сверху.

Иван Мартынович парировал выпад, чуть довернул кистью и в ответ атаковал с коротким замахом справа. Его соперник был не то, чтобы рубака, но удар ожидал, и стражник успел подставить свою саблю. Заруцкий делает резкий шаг вправо, хватая левой рукой клинок противника. Перчатка позволила проделать неожиданный ход.

— Вжух! — сабля атамана рассекла и воздух, и голову противника.

В казачьего предводителя направили пистоль. И это было бы концом его героической обороны прохода в крепость, если не продолжавший кашлять рядом стоявший Ян Замоцкий. Атаман прикрылся за телом десятника. Стражник выстрелил и моментально закончил жизненный путь своего десятника.

Заруцкому пришлось вступить в еще одно противостояние уже с двумя наседающими противниками, когда прогремели два выстрела. Это подоспела подмога. В дверь в воротах протискивались казаки, оттесняя своего атамана в сторону. И Иван Мартынович не противился этому. Свой подвиг он уже совершил.

Через пять минут в открытые ворота уже влетали ряженные в гусаров казаки, получая залп, от успевших выстроится мушкетеров. Семь человек потерял Заруцкий от этих выстрелов, семь лучших рубак и сподвижников. Но и мушкетеры были сметены.

Максимально вооружившись, прихватив два пистоля, Заруцкий одним из первых ворвался в жилые помещения замка. Он сходу разрядил один пистоль, упокоив кого-то, судя по одежде, знатного. Потом немало потрудился над тем, чтобы обьезвредить изрядного мастера сабельного боя. Атамана трижды спасло то, что он был обряжен в гусарскую кирасу, иначе на этом и закончился бы героический путь Ивана Мартыновича.

— Живым! — прокричал атаман, когда рядом с ним встали еще двое ближних казаков, личных охранников атамана.

Даже втроем было крайне сложно одолеть мастера сабельного боя. Пока Заруцкий, понимая, что тратит много времени, не прострелил фехтовальщику ногу, взять того не представлялось возможным, если не подранить. А такой боец сильно заинтересовал атамана, который ранее считал себя хорошим фехтовальщиком.

— Скрутить и во двор к иным полоняным, — повелел Заруцкий, не обращая внимание на проклятия и обвинения в бесчестии, которые бурным потоком полились от мастера клинка, оказавшегося еще мастером бранных слов.

На пути атамана был еще один противник, вполне достойный и могущий убить Заруцкого, если только не броня. Это был капитан мушкетёров-наемников, который великолепно владел шпагой. Два укола пришлись в латную перчатку и один в кирасу, пока Заруцкий мощно не пробил саблей снизу вверх. Капитан пытался парировать удар, и это у него почти удалось, но удар был столь сильным, что шпага отлетела, а грудная клетка мушкетера раскрыла то, что скрывается внутри человека.

Заруцкий стал открывать все двери, чтобы убедиться, что могущих сопротивляться в этом крыле замкового дворца не осталось.

— Ух ты ж, вот это я зашел. О, прыгажуня! — растеряно сказал Заруцкий, когда увидел молодую женщину в одной из комнат.

Атаман, даже сам такого не ожидая, разнервничался, стал чаще прежнего разглаживать усы, рассматривая женщину.

Русые волосы, спадающие на открытые, бархатистые плечи, вполне фривольное платье, было по французской моде с декольте, и казак так и всматривался туда, где чуточку открыта женская тайна и что рождала необычайно бурную фантазию.

Атаман только что не облизывался, наблюдая, как встает с кровати знатная шляхетка.

— Кто вас манерам учил? Вы предстали перед княгиней! — прозвенел звонкий голосок женщины.