Европолис - Жан Барт

жестоко корила себя. Страдая от угрызений совести, она взяла на себя неведомую вину за случившееся несчастье.

Девушка совершенно искренне считала себя осужденной, изгнанницей на всю жизнь, и непримиримая ненависть к Делиу все росла и росла в ней.

Она искала его глазами среди толпы, но нигде не видела.

На узкой полоске земли между морем и болотом находилось морское кладбище. В этот осенний день оно казалось особенно унылым и безутешным. Деревья стояли голые, дорожки были засыпаны листьями, кресты клонились в разные стороны, и из раскисшей земли на поверхность вылезали кости.

…И свежая черная могила приняла навеки в лоно свое тело, которое море отказалось принять, выбросив его на берег.

* * *

На следующий день после похорон Стамати вошел в другие расходы. Он распорядился выкрасить комнату Пенелопы в черный цвет. Над монументальной кроватью красного дерева с оранжевым бархатным пологом он повесил ее портрет в натуральную величину, а в углу под стекло положил прядь черных волос.

Под иконой пресвятой девы была повешена серебряная лампада и с благочестием устроен скромный иконостас.

Когда Стамати спрашивали, зачем он окрасил комнату в черный цвет, он ничего не объяснял, а отвечал неопределенно: «Это моя идея».

Каждый день он ходил на кладбище. Своими руками посадил на могиле Пенелопы две пинии и кусты вьющихся роз, предполагая устроить зеленую беседку и установить каменную скамью.

Люди видели, как он в полном одиночестве часами сидит на кладбище. Сгорбившийся, опустившийся, он за две недели постарел на добрый десяток лет. Кофейню, в которой он больше не появлялся, он сдал в аренду одному из соотечественников. Стали поговаривать, что он намерен сдать внаем две комнаты. Ему достаточно и одной, рядом с той, что была выкрашена в черный цвет, где были собраны все вещи Пенелопы, свято хранимые, как самые дорогие реликвии.

Едва прошел слух, что Стамати сдает свой дом, как к нему с визитом явился греческий консул.

Весьма дипломатично, выразив предварительно самые искренние соболезнования, консул коснулся деликатного вопроса, который он был обязан хранить в полной тайне.

— Это правда, что вы намерены сдавать дом?

— Кофейню я уже сдал в аренду. Теперь хочу сдать жильцам две комнаты наверху, — отвечал Стамати без всякой задней мысли.

— Я полагаю, что вам не стоило бы торопиться. Нужно было бы подождать, пока не решится вопрос о будущем владельце, поскольку воля умершей рано или поздно должна быть исполнена. А она выразила свою волю… Ей нравилось быть благотворительницей, с тем чтобы увековечить свое имя… В знак признательности греческая колония могла бы поставить ей бюст, как дарительнице школьного помещения…

Стамати был растроган, не понимая толком, куда клонит консул. Только услышав слова «дарительница помещения», он прервал его и попросил пояснений.

— Какой такой дар? Что за помещение?

— Речь идет об этом доме, который завещан как помещение под школу, — мягко ответил греческий консул.

— Как, этот дом? Это мой дом! Я купил его на собственные денежки. Не понимаю, как она могла завещать его под школу? — оскорбленно возразил Стамати.

— Очень хорошо. Но вы составили купчую на имя жены. Дом был ее собственностью и никогда не принадлежал вам. Ваша жена была свободна распоряжаться своим имуществом. Чтобы дом перешел во владение мужа, должно быть завещание в его пользу. У вас имеется завещание, по которому дом остается за вами?

— Нет, ничего у меня нет. Но у нее нету других наследников. Если нет никаких наследников и нет никакого завещания, то дом переходит государству.

— Вот ее завещание, хранящееся в консульстве еще с прошлого года, согласно которому дом передается греческой колонии для школьного помещения. — И консул извлек из кармана лист бумаги, написанный рукой завещательницы и с ее подписью.

Стамати мельком взглянул на знакомый почерк, но прочитать бумагу до конца у него уже не хватило сил.

Он оцепенел, глаза его заволокло туманом. Молча поднявшись со стула, он сделал два шага по комнате, поднеся руку ко лбу, и застыл у открытой двери, уставившись на лампаду перед маленьким иконостасом, которая освещала портрет его любимой жены.

У Стамати перехватило горло.

Он почувствовал, как у него подгибаются колени. Руки его дрожали. И вдруг он пришел в ярость и закричал, выталкивая слова, словно заика:

— Как? Значит я не хозяин в моем доме? Вы меня выгоняете из дома, за который я заплатил? Разве это справедливо? Разве это законно? Это чистое воровство… Посмотрим, что скажет суд!

— Успокойтесь! — ласково заговорил консул. — Никто не желает вам плохого. Вы можете жить здесь, пока не найдете другой квартиры. Торопиться не надо. Еще должен быть заплачен налог на введение в наследство, выправлены все документы, прежде чем мы станем владельцами недвижимого имущества…

— А потом что? Я окажусь на улице? Этого не будет. Пока я жив, вы сюда не войдете…

— Я только исполняю свой долг, — осторожно ответил консул, торопливо выходя в дверь со шляпой в руках.

* * *

— Вы слыхали, как пострадал бедный Стамати?

— Да вроде бы у него отбирают дом… Останется на старости лет без крова.

— Не может этого быть.

— Почему не может быть, закон есть закон.

— Как же можно выгнать человека из собственного дома?

— А если это не его дом, а ее?

— Ну, если он был дураком и записал дом на имя жены…

— Вот как могут эти бабы вскружить голову.

Подобные разговоры, одинаковые аргументы «за» и «против» повторялись каждый день во всех портовых кофейнях. Но нигде не вкладывалось столько страсти, нигде не были такими горячими споры, как в парикмахерской «Эллада».

И это было естественно, ведь тут затрагивались семейные интересы: Олимпия, жена хозяина, была родной сестрой Стамати.

Как-то в субботу вечером парикмахерская была полна народу. Нику Политик, ученики и подмастерья обливались потом, еле справляясь с работой. Справедливости ради надо сказать, что так они работали всего лишь один день в неделю, а остальные дни занимались политикой и музыкой. Хозяину-мандолинисту был даже посвящен куплет о том, что он находит удовольствие, как там говорилось, в том, чтобы бить баклуши.

— О! Как хорошо, что я застал обоих юрисконсультов сразу! — воскликнул начальник полиции Петрэкел Петрашку. — Просветите меня насчет животрепещущего вопроса. Имеет право или нет греческое консульство изгнать Стамати из его собственного дома?

— О чем речь! Конечно, имеет… Понятно, что соблюдая законные формы, — ответил адвокат Арманд Попеску, прозванный Брелоком за свой маленький рост.

— Вы слышали? Как это можно выбросить человека из собственного дома! Это аморально и бесчеловечно! — ответствовал стряпчий Траян Брынзей, которого называли также дядюшка Траян.

— Дом был