Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

Он и впрямь старался, это всякий бы понял, и мне казалось, я почти чувствовал ту надежду, что переполняла сейчас его сердце. Если Джорджия любила его на самом деле, не было на свете силы, которая могла бы заставить ее отказать ему, в этом я не сомневался. Но когда я заглянул ей в лицо, то в глазах ее увидел тревогу.

Джорджия смотрела куда-то вдаль, подняв руку, чтобы защититься от солнца.

– Черт! – воскликнула она вдруг, и я посмотрел туда же, куда она, и заметил что-то темное и шевелящееся на крыше дома неподалеку.

Повернулся к Джорджии, но ее рядом уже не было – она летела к Хаджи Хану, крича ему:

– Ложись!

Он только взглянул на нее, как она уже толкнула его собственным телом и повалила, и он едва успел, падая, развернуться и подхватить ее, и тут над нашими головами защелкали и засвистели пули.

Я бросился на землю. В тот же миг открыли огонь и телохранители Хаджи Хана, и уши заложило от невообразимого грохота.

Перепуганный до смерти, я приподнял голову, ища взглядом Джорджию, – и увидел ее, лежавшую на земле в объятиях Хаджи Хана. Одежда ее была в крови, и Хаджи Хан, прижимая ее голову к своей груди, пытался докричаться до охранников, паливших вокруг из автоматов.

– Машину сюда! – требовал он, но за грохотом стрельбы его голоса почти не было слышно.

– Джорджия! – крикнул я и, вскочив, бросился к ней.

Как только я подбежал, Хаджи Хан схватил меня и с силой пригнул к земле.

– Ложись, Фавад! – крикнул он. Глаза у него были расширены от боли, и по плечу сбегала красная струйка крови.

– Джорджия, – прошептал я. Подполз к ней ближе и обхватил ее лицо своими руками.

Ее жизнь красной рекой вытекала из тела, лицо, в брызгах крови, становилось на глазах все белее. Я чувствовал, как она дрожит у меня под руками, словно вкруг нее задул вдруг ледяной ветер зимы.

Верить в это я не хотел, и зажмурился что было силы, и взмолился Богу что было силы, но я знал, что она умирает. Мы ее теряем.

– Пожалуйста, Джорджия, пожалуйста, – попросил я, – времени совсем мало, а ты должна произнести слова… должна поверить в Бога!

Вокруг по-прежнему летали пули – свистели и щелкали над нашими головами и впивались в землю сада, которая ждала роз Хаджи Хана.

Я слышал, как где-то позади меня он отдает охранникам приказы и опять требует машину, но видел я только лицо Джорджии, услышавшей мой голос, ее темные глаза, обратившиеся ко мне.

У нас была всего одна возможность, одна-единственная, а время утекало так быстро…

– Джорджия, поверь, пожалуйста, – прошептал я, и слезы покатились из моих глаз, и лицо ее затуманилось. – Ты должна поверить, иначе пропадешь. Джорджия!

– Фавад, – моего лица коснулось тепло ее дыхания, но голос был так слаб, что мне пришлось приблизить ухо к ее губам, – Фавад, не волнуйся… я верю, правда, верю.

– Этого мало, – прикрикнул я на нее, потому что не до вежливости мне было – на вежливость времени не оставалось… истекали последние секунды. – Ты должна произнести слова, Джорджия! Пожалуйста, произнеси слова!

И, когда на ее губы упали мои слезы, я увидел, как она собирает все свои последние силы и взгляд ее, обращенный на меня, становится твердым.

– Ля илляха… – сказал я, отбрасывая влажные волосы с ее лица и вновь приближая ухо к ее рту.

– Ля илляха… – повторила она.

– Иль-Алла… – сказал я.

– Иль-Алла…

– Мохаммед-ур-Расулляха.

– Мо… Мохаммед-ур-Расулляха.

Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед – пророк Его.

И, когда, подняв облако пыли, рядом с нами остановилась машина Хаджи Хана, глаза ее закрылись, и Джорджии не стало.

31 Год спустя

Летом в Хелманде был убит предводитель талибов мулла Дадулла. Это была мерзкая гадина, которая давала деньги всяким инвалидам и психам, чтобы они совершали в нашей стране самоубийственные взрывы. А еще он убил тысячи хазарейцев – просто потому, что не любил их. И когда он получил наконец по заслугам, люди даже верить в его смерть отказывались, и губернатору пришлось распорядиться, чтобы тело его показали по телевизору, и все убедились, что это правда.

Меня больше всего удивило то, что у него была всего одна нога.

– Казалось бы, одноногого человека можно поймать гораздо быстрее, – сказал я Джеймсу, когда тот отослал свою статью в Англию по компьютеру.

– Фавад, целых пять с половиной лет никто не мог найти муллу Омара – малого росточком в шесть футов и четыре дюйма, одноглазого и разъезжающего на мотоцикле. Так чему удивляться? А Усама бен Ладен, если верить слухам, таскал с собой по Вазиристану аппарат для почечного диализа. Да его, скажу тебе, догнал бы и Стивен Хокинг!

– Кто такой Стивен Хокинг?

– Один умный человек в инвалидном кресле, который общается с людьми через компьютер.

– Правда? Как профессор Чарльз Хавьер из «Людей-Икс»?

Джеймс опустил на пол штангу, которую силился поднять к груди, – это был один из последних его планов по завоеванию руки Рейчел, – и, уперев руки в бедра, уставился на меня.

– Ты, мой мальчик, многовато смотришь телевизор, – сказал он, тяжело дыша.

И, наверное, был прав.

Сандвичевый бизнес Пира Хедери не принес никаких денег, и старик, забросив его, превратил половину магазина в склад компакт-дисков. Успех, на удивление, был фантастический, и теперь я не расхаживал по Вазир Акбар Хану, рекламируя «каксы», а просматривал фильмы перед продажей, чтобы к старику не явились с визитом из департамента порока и добродетели.

Это была лучшая работа из всех, что я имел.

Джамиля нововведению тоже радовалась, поскольку могла теперь хоть каждый день мечтать на работе о Шарук Хане, что, правда, порою страшно выводило из себя Пира Хедери.

– Этот человек прекратит когда-нибудь петь? – возопил он однажды, ибо даже Пес отказался войти в магазин, где звучала музыка.

Джамиля звук выключила, но фильм смотреть не перестала. Ведь ее – если я хоть что-то знал о Джамиле – в первую очередь интересовало в Шарук Хане вовсе не его пение.

* * *

Чтобы добраться до магазина Пира Хедери, мне приходилось теперь проезжать через полгорода, но у меня был велосипед, и поэтому я по-прежнему работал у старика. К тому же, закончив свои дела в интернет-кафе, к нему заезжал обычно Шир Ахмад и забирал меня домой.

Как я и предполагал, их совместный с Хаджи Ханом бизнес шел хорошо, так хорошо на самом деле, что Шир Ахмад уже водил собственную машину, в доме у нас появился генератор, а у матери на кухне – холодильник.

По афганским меркам мы стали довольно богатыми людьми. Но к Пиру Хедери мне ходить все равно нравилось, потому что, помимо прочего, это давало мне возможность повидаться с Джеймсом и Рейчел, которые теперь жили вместе в нашем старом доме и притворялись женатыми. «Приличий ради, да и готовить она умеет», – так объяснил мне Джеймс.

Врун он был еще тот.

Я-то знал, что на самом деле он хочет на ней жениться. Рейчел рассказала, что всякий раз, когда он напивается – а это случалось уже не так часто, как в те времена, когда мы жили вместе, – он встает на колени и делает ей предложение.

– Почему бы тебе однажды не взять и не сказать «да»? – спросил я.

– Знаешь, Фавад, – ответила она, повернувшись ко мне и подмигнув, – однажды я именно так и сделаю.

Я виделся с Джеймсом самое малое раз в неделю и поэтому знал все новости и о Мэй, уехавшей из Афганистана из-за будущего ребенка.

– Мальчик! – однажды воскликнул Джеймс, когда я привез ему фильм, который он просил, «Четыре свадьбы и одни похороны», – наверняка то была еще одна часть плана по заманиванию Рейчел замуж.

– Какой мальчик?

– Дитя любви Мэй, Джери и Филиппа! – засмеялся он, подняв меня над головой и чуть не уронив, поскольку это было до того, как он начал развивать мускулы.

– Они хотят назвать его Спанди, – поведал Джеймс. – Что ты об этом думаешь?

Я задумался и тщательно взвесил все хорошие и плохие стороны того, что именем моего лучшего друга назовут мальчика, который, скорее всего, будет иметь нездоровые пристрастия, не достигнув и пяти лет.

– Не стоит, – сказал я наконец. – Идея, конечно, неплохая, и все такое, но Спанди был хорошим мусульманином, и память его может быть обесчещена. Пусть лучше назовут ребенка Шарук.

– Шарук. – Джеймс кивнул. – Ладно, напишу им и скажу, что ты против Спанди, но Шарук тебя порадует.

– Да, очень, – согласился я.

Потом представил, как взбеленилась бы Джамиля, узнай она об этом, и мне стало еще смешнее.

Джамиля была выше меня уже на целую голову и все больше думала о такой чуши, как губная помада, но мы по-прежнему оставались с ней друзьями.

К счастью, ей стало житься намного лучше в последнее время – отец уже не оставлял на ее лице столько синяков. Я заподозрил было, что он боится испортить ее красоту, поскольку думает все-таки продать дочь однажды, но Джамиля ответила, что наркотики начали действовать скорее на его разум, чем на кулаки. И что большую часть времени он имени своего не помнит – где уж там помнить о детях, которых нужно побить?