Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

— Ах, дорогой друг мой, — воскликнул Марк, — все мы крепко на это надеемся, мысль об этом придает нам силы и бодрости в повседневном труде… Спасибо вам, что вы вдохнули в меня веру, постараюсь быть мужественным и благоразумным.

Друзья обменялись крепким рукопожатием, и Марк возвратился в Майбуа, где его ожидала отчаянная борьба, настоящая рукопашная схватка.

На беду, в Майбуа, как и в Бомоне, политическое положение все усложнялось. Последние муниципальные выборы, прошедшие после парламентских, привели к печальным результатам. В новом муниципальном совете за Дарра проголосовало меньшинство, и мэром был избран Фили, советник-клерикал, оплот реакции. Марк решил повидаться с бывшим мэром и узнать, может ли тот оказать ему хоть какую-нибудь поддержку.

Как-то вечером он навестил Дарра в прекрасном доме, который построил себе этот разбогатевший подрядчик; тот принял его в уютной гостиной. Едва завидев Марка, хозяин воздел руки к небу.

— Ну вот и дождались! Теперь вся свора бросилась по вашему следу, дорогой господин Фроман! Но я буду на вашей стороне, можете на меня рассчитывать, раз меня забаллотировали и я перешел в оппозицию, мне нечего терять… Пока я был мэром, мне трудно было выгораживать вас, вы сами знаете, в тот раз я прошел большинством всего в два голоса и частенько не имел возможности действовать. Нередко мне даже приходилось выступать против вас, хотя в душе я был вполне согласен с вами… Отныне мы будем действовать сообща, я стану драться вовсю, чтобы свалить Фили и отобрать у него мэрию. Вы хорошо поступили, сняв этого боженьку со стены: прежде, во времена Симона, его там не было, да там ему и не место.

Марк улыбнулся.

— Всякий раз, когда я вам говорил, что хочу снять распятие, вы махали руками, заявляя, что необходимо действовать осторожно, чтобы не отпугнуть родителей учеников и не дать оружие в руки врагам.

— Но я же вам объяснил, в каком двусмысленном положении я находился. Поверьте, не так-то легко управлять городком вроде Майбуа, где до сегодняшнего дня силы партий были примерно равны и невозможно было предсказать, кто одержит верх, вольнодумцы или попы… Правда, сейчас наше положение не из блестящих. Но не беда, нельзя вешать нос, мы их еще вздуем за милую душу и окончательно станем хозяевами в округе.

Боевой задор Дарра пришелся по душе Марку; честолюбивый подрядчик был славным малым.

— Я не сомневаюсь в этом! — подхватил он.

— Дело в том, — продолжал Дарра, — что если я робел из-за этого большинства в два голоса, то и Фили не посмеет предпринять ничего серьезного, опираясь на то же большинство в два голоса. Он обречен топтаться на месте и будет бояться малейшей перестановки сил, которая угрожает лишить его большинства. Я-то хорошо знаю эту механику!

Дарра стал издеваться над Фили; здоровяк с луженым желудком и трезвой головой от души ненавидел соперника, ему противен был этот низкорослый тощий человечек, чернявый, угрюмый, с крючковатым носом и тонкими губами. Фили, бывший фабрикант брезента, после смерти жены удалился от дел и жил очень замкнуто на ренту в десять тысяч франков, источник которой оставался невыясненным; его обслуживала белобрысая толстуха, которую злые языки прозвали «грелкой» за то, что она будто бы каждый вечер согревала постель хозяина своими необъятными телесами, да так и оставалась там на ночь. Двенадцатилетняя дочь Фили, Октави, училась в Бомоне, у визитандинок, а сын Раймон, десяти лет, находился в иезуитском коллеже в Вальмари и собирался поступить в Сен-Сир. Избавившись таким образом от детей, мэр вел замкнутый образ жизни, никого не принимал, посвятив себя выполнению религиозных обрядов, вечно совещался с черноризцами и был послушным исполнителем воли конгрегаций. Его избрание показывало, что произошел резкий перелом в пользу церкви в Майбуа, где кипела борьба между представителями светской республики и церковниками.

— Итак, — сказал Марк, — я буду действовать, а вы со своим меньшинством поддержите меня?

— Ну конечно! — заявил Дарра. — Все же будьте благоразумны, а то заварится такая каша, что ее не расхлебать!

Борьба началась в Майбуа на следующий же день.

По-видимому, нанести первый удар было поручено Савену, служащему, чьи сыновья, Ашиль и Филипп, учились у Марка. Сухонький и бледный, затянутый в сюртучок, он явился в школу вечером, после службы, намереваясь затеять ссору с преподавателем.

— Вы знаете, кто я, господин Фроман, не так ли? Я радикал-республиканец, и никто не заподозрит меня в дружбе со священниками. Тем не менее я прошу вас, от имени группы родителей, снова повесить распятие на стену, откуда вы его сорвали, потому что религия необходима для детей так же, как и для женщин… Пусть не будет в школе кюре — я с этим согласен, но Христос, Христос — это, знаете ли, первый республиканец и первый революционер!

Марк захотел узнать, кто из родителей поручил Савену обратиться к нему с этой просьбой.

— Если вы говорите не только от своего имени, то будьте добры назвать тех, кто вас уполномочил.

— Ну, о полномочиях, собственно, не может быть и речи. Я встретился с каменщиком Долуаром и крестьянином Бонгаром и убедился, что они вас порицают, как и я. Разумеется, всегда рискованно протестовать, давать свою подпись. Лично я, делая этот шаг, иду на большой риск, — неизвестно, как посмотрит на это мое начальство… Однако я отец семейства и несу большую ответственность… Разве мне справиться с моими сорванцами, Ашилем и Филиппом, непослушными и скрытными, если их не припугнуть господом богом и уготованным для грешников адом? Возьмем для примера мою старшую дочь Ортанс — на первом причастии ее благонравием восхищался весь город. Мадемуазель Рузер прекрасно ее воспитала, заставляя посещать церковь. Вот и сравните свои достижения с тем, чего достигла мадемуазель Рузер, — моих мальчишек и Ортанс. Сравнение не в вашу пользу, господин Фроман.

Марк спокойно улыбался. Эта милая Ортанс, хорошенькая, рано сформировавшаяся тринадцатилетняя девочка, любимица мадемуазель Рузер, по временам перелезала через стену, разделявшую школьные дворы, и забавлялась со своими сверстниками, прячась с ними по темным углам. Марк частенько сравнивал своих учеников, которых он учил рассуждать и быть правдивыми, с ученицами своей соседки, воспитанными в клерикальном духе, обученными лжи, лицемерию и слащавому сюсюканью, которых уже смущали и портили рассказы о таинствах религии. Как бы ему хотелось заполучить этих девочек, которых воспитывали отдельно от мальчиков, все от них скрывая, разжигая их воображение мистическими бреднями. У него они не стали бы лазать через заборы в поисках того, что объявлено грехом и запретным плодом, приносящим наслаждение и погибель! Только смешанные школы могут вырастить здоровых и крепких людей, которые составят счастливый и свободный народ будущего.

Наконец он ответил.

— Мадемуазель Рузер по-своему выполняет свой долг, и я тоже по-своему. Если бы родители шли мне навстречу, то прекрасное дело воспитания и образования подвигалось бы куда быстрее.

Тут Савен вскипел, он заносчиво задрал голову.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я подаю своим детям дурной пример?

— Ничуть. Но все, что я им внушаю в классе, потом зачеркивается, так как они видят вокруг себя совсем другое. Истина становится опасной дерзостью, заявляют, что разум не способен наставить человека на правильный путь.

Марк давно мечтал о дружной совместной работе педагога и родителей, которая ускорила бы освобождение обездоленных, и ему было особенно горько встречать противодействие со стороны родных учеников. Если бы ребенок, придя из школы, видел, что дома исполняют все, чему его учили в классе, что там осуществляются права и обязанности, которые ему внушили, — как легко и быстро можно было бы продвигаться на пути к лучшей жизни! Необходимо сотрудничество, учитель не в силах внедрить в сознание учеников ряд важных и полезных навыков, если его уроки не закрепляются в семье на конкретных примерах. Учитель и родители должны идти рука об руку к общей цели — к истине и справедливости. Марк с горечью отмечал, что никто не хочет ему помогать, более того, иные стараются разрушить то немногое, чего ему удалось добиться, причем делают это почти всегда бессознательно, непоследовательно, не имея твердых жизненных убеждений.

— Короче говоря, — продолжал Савен, — вам придется снова повесить распятие в классе, господин Фроман, если вы хотите сделать всем нам приятное и жить с нами в ладу, чего мы сами желаем, потому что ценим вас как хорошего преподавателя.

Марк снова улыбнулся.

— Благодарю вас… Но скажите, почему вы пришли без госпожи Савен? Ведь я знаю, что она ходит в церковь, и было бы естественнее именно ей обратиться ко мне по этому вопросу.