Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

— Я согласен с Паибекаманом, — ответил я. — Убийство фараона нам ничего не даст. Рамзес и так умирает. Что бы ни обнаружил Камен за время своих поисков, для нас это не имеет никакого значения, разве что теперь в семье Мена начнется полный разлад. Ту и так достаточно настрадалась. Пусть себе вымаливает прощение. Камен же виновен лишь в том, что в его жилах течет кровь фараона. Оставьте его в покое!

Гуи поднял белую бровь.

— Беспристрастное и справедливое заключение, — с сарказмом заметил он. — Итак, нам следует сделать выбор, мои бесчестные друзья. Помилование или смертный приговор. Все это как-то возбуждает, вы не находите? Вам нравится вкус власти? Кто из вас решится поверить в то, что на суде никто не станет прислушиваться к крикам Ту? А она будет кричать, можете мне поверить, я знаю ее лучше, чем вы. Если ей дадут говорить, она будет проклинать, разражаться длинными тирадами и потрясать кулаками до тех пор, пока кто-нибудь не обратит на нее внимание. Ибо, хотим мы того или нет, она одна из нас, такая же упрямая, коварная, хитрая и беспринципная. Все это делает ее очень сильной в борьбе за свою жизнь и честь, а Ту, мои дорогие партнеры-цареубийцы, будет бороться до конца. И если мы не уберем ее с дороги, она уж точно найдет способ разделаться с нами.

В комнате наступила полная тишина. Все уставились в пол, но я чувствовал, как нарастает напряжение. Гунро оперлась подбородком на руку, неподвижно глядя в одну точку. Паис распростерся на ложе, закрыв глаза и поставив себе на грудь чашу с вином, которую он поддерживал унизанной кольцами рукой. Паибекаман отодвинулся в тень.

Гуи также сидел очень тихо, обхватив колено руками, но, взглянув на него, я заметил, что он пристально наблюдает за мной. «Ты уже принял решение, — подумал я. — Ты собираешься принести их в жертву на алтарь собственной безопасности. Ты любишь ее и все же будешь спокойно смотреть, как она умирает. Такое самообладание поистине выше человеческих сил. Да человек ли ты, Великий Прорицатель? О чем ты думаешь, когда вступаешь в мир пустоты между сном и пробуждением? Можешь ли ты быть уязвимым, или твоя воля простирается даже в это таинственное царство? Ты будешь смотреть, как она умирает».

Прорицатель, все так же глядя мне в лицо, склонил голову.

— Да, — прошептал он. — Да, Каха. Я уже играл один раз. И слишком стар, чтобы проиграть в этой игре в кости, второго случая у меня не будет. — Он выпрямился и хлопнул в ладоши. Все, кроме Паиса, зашевелились. — Она умрет, — громко объявил прорицатель. — Мне очень жаль, но у нас нет иного выбора. Вы согласны?

— Зачем вам нужно наше согласие, господин? — спросил я. — Вы с генералом ее давно приговорили.

— И Камен, — добавила Гунро. — Как хороший сын, он должен разделить судьбу матери. Он уйдет вместе с ней.

— Я по-прежнему считаю, что в этом нет крайней необходимости, — сказал Паибекаман, — а мы рискуем навлечь на себя беду, если Ту и Камен снова избегут смерти.

— То есть ты хочешь сказать, если я снова провалю все дело, — сказал Паис, садясь на ложе и приглаживая волосы. — Разумеется, если нас схватят, то на суде нам припомнят многое, но это произойдет только в том случае, если мы будем бездействовать. Нет, все решено. Я пошлю на поиски Ту и Камена своих солдат, а ты, Гуи, попробуй что-нибудь узнать через своих высокопоставленных пациентов. — Он кивнул в мою сторону. — Если Камен по глупости вернется домой, немедленно сообщи мне. Я знаю, как ты привязан к Камену, Каха, но подумай, что будет, если твои сантименты встанут у нас на пути. Нужно действовать, и побыстрее. — Генерал встал. — Если Ту сейчас находится в Пи-Рамзесе, значит, она сбежала из ссылки, и власти Асвата должны прислать запрос правителю нома. Мы будем не единственными, кто станет ее преследовать. Харшира, вели подать мой паланкин.

Все встали и начали собираться. Харшира пошел распорядиться насчет паланкинов, слуги стали вносить господские плащи. Пройдя темный зал, мы вышли из дома. Глядя на ночное небо, я всей грудью вдыхал свежий воздух. Луна превратилась в тонкую серую щепку, и широкий двор перед домом прорицателя был освещен только светом звезд, который терялся во тьме деревьев, растущих за небольшими воротами.

Паис отбыл первым, пожелав всем спокойной ночи и что-то резко бросив своим носильщикам. За ним уехал Паибекаман. Гунро взяла Гуи за обе руки и поцеловала в губы.

— Ты наш повелитель, — прошептала она. — Мы боготворим тебя.

Харшира помог ей сесть в паланкин, и скоро мерная поступь ее носильщиков затихла вдали. Гуи вытер рот.

— Ядовитая гадина, — сказал он. — Семнадцать лет назад она была полна огня и энергии, танцевала в гареме, очаровывая фараона своей гибкостью и пылом. Стать подругой Ту для нее было всего лишь игрой, и она прекрасно справилась со своей ролью, но когда Ту не удалось отравить Рамзеса, притворяться уже не было смысла. Живость Гунро стала проявляться лишь время от времени, и то в виде судорожных вспышек. Оптимизм юности сменился вечным чувством обиды. Мне бы хотелось, чтобы это ее преследовали, а не Ту. — Прорицатель устало улыбнулся. — Мы с тобой знали Ту лучше, чем остальные. Для них она всего лишь опасность, от которой нужно поскорее избавиться, но для нас она словно память об ушедших днях, когда мы еще были полны надежд.

В голосе прорицателя не было привычного цинизма. Он звучал грустно и устало.

— Тогда оставьте все как есть, — сказал я. — Зачем вам нужна смерть фараона, Гуи? Кто бы ни занимал Престол Гора, вы всегда останетесь прорицателем, целителем. Ваш брат ввязался в заговор ради интересов армии и своей собственной карьеры. А Маат? Разве боги не заговорили с вами, когда Ту схватили? Камен достойный юноша. Он должен жить!

— Вот как? — спросил прорицатель, и в его голосе вновь зазвучала усталость, но теперь к ней примешивались насмешливые нотки. — А кто из нас сидит и раздумывает о том, что ценнее — жизнь царского выродка или уникальный дар прорицателя, не говоря уже о всесильном генерале? Ты все такой же идеалист, Каха. Только раньше твой идеализм выражался в яростном порицании плачевного состояния Египта, а теперь он распространяется на судьбу одной-единственной женщины и ее ребенка. Маат тут больше ни при чем. Теперь вопрос в том, как нам сохранить свою жизнь. И твою, между прочим.

Я поклонился.

— В таком случае, доброй ночи, господин, — сказал я. — И тебе, Харшира, — добавил я, поскольку слуга молча стоял за спиной своего хозяина.

Я так устал, что дорога от дома прорицателя до берега озера показалась мне бесконечной. Мне не хотелось уходить из дома Гуи. Может быть, броситься назад и умолять его снова взять меня к себе? Но я понимал, что это желание вызвано лишь стремлением вернуться в то чрево, где когда-то мне было так хорошо. Прежний Каха ушел навсегда, растворился в кислоте самопознания и зрелости, которые разрушают миражи юности. В темноте надо мной возвышались огромные, как башни, пилоны. За ними в свете звезд переливалась поверхность воды. Я свернул направо и по пустынной дорожке направился к дому Мена.