Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Я кивнул. «Скорее всего это связано с тем документом», — подумал я про себя и сказал:

— Пусть Сету идет. Больше мы ничего не можем сделать. Если он ничего не выяснит, будем думать.

В то утро дел у меня было немного. Забрав свои папирусы, я отправился в сад и сел недалеко от входа, а когда увидел, что Сету ушел, вернулся в дом. Дверь в комнату Камена была распахнута. В коридоре никого не было. Я быстро подошел к сундуку, открыл его и на стопке свежего белья увидел папирус, который Сету положил туда, когда прибирал комнату. Взяв папирус, я закрыл сундук, быстро вышел из комнаты и вернулся на свое место.

Конечно, я намеревался рассказать Камену, что мы с Па-Бастом решили сделать, а заодно и попросить его вернуть папирус на место, но Камен находился одним богам известно где, а Мен и женщины должны были скоро вернуться. Если бы я был писцом, который всегда соблюдает букву закона, то, несомненно, вернул бы папирус в тот ларец, где он и лежал; но нет, я развернул его, хотя и чувствовал при этом некоторые угрызения совести. Я беспокоился за Камена. Мне хотелось помочь ему, поэтому я решил, что если узнаю, что написано в папирусе, то, может быть, смогу действовать в нужном направлении.

Сначала содержание документа не произвело на меня никакого впечатления; хотя нет, не так: оно произвело на меня такое впечатление, что я стоял как громом пораженный, силясь осознать, что происходит. Затем я аккуратно свернул папирус и сунул его в кучу других свитков. Сидя в густой тени дерева и сцепив руки на колене, я уставился на залитый солнцем сад. В голове была пустота, но постепенно мысли прояснялись.

Теперь я понял, почему ребенок, сидевший под столом в конторе отца, вызывал во мне какую-то странную привязанность, почему его взгляд, жесты, даже смех казались мне знакомыми. Мне все стало ясно, и я только удивлялся тому, как медленно, но неотвратимо божественные персты выставляют счет за каждое наше деяние. По крайней мере, мне так показалось, когда жестокая правда встала передо мной. Значит, матерью Камена был не кто иной, как та самая девушка, которую я учил в доме своего хозяина Гуи, та девушка, в чей чистый, невинный разум, следуя приказу прорицателя, я заронил зерна сомнения в безупречности божественного фараона. Я любил ее как брат, а когда она покинула дом и стала царской наложницей, очень тосковал по ней. Заговор провалился, ее отправили в ссылку, а я вырвался из дома своего хозяина, повинуясь чувству самосохранения. Теперь все мои страхи вернулись, ибо я понял, куда отправился Камен. Я сделал бы то же самое. Он уехал на юг, чтобы разыскать свою мать; конечно, она ему все расскажет, и мы вновь окажемся в опасности, все мы — я, Гуи, Паис, Банемус, Гунро, Паибекаман и даже Дисенк, которая была служанкой Ту и готовила ее к ночным встречам с царем.

Я был всего лишь писцом. Я не участвовал в заговоре, но ведь я и не сообщил о нем властям, а кроме того, именно я внушил юной и впечатлительной Ту мысль о том, что былая слава Египта померкла в глубинах горя и негодования, куда ее ввергло невежественное правление Рамзеса Третьего. Со своей задачей мы справились блестяще. Юная крестьянка доверилась нам полностью; неопытная, простодушная и полная радужных надежд, она смело забралась в постель фараона, как скорпион — прекрасное, непредсказуемое и смертельно опасное животное. И, как скорпион, она вонзила в царя жало, но он выжил. А Ту? Ее отправили на юг, где она и исчезла, и Гуи решил, что у нашего скорпиона вырвали жало. Но он ошибся. Ребенок, которого она родила и который прорицателя вовсе не интересовал, со временем может стать нашей погибелью, если не будут приняты надлежащие меры.

Стряхнув с себя тяжелые мысли о фатальности, я взял палетку и принялся писать послание Гуи. Ждать Сету не имело смысла. Я уже знал, что в Пи-Рамзесе Камена не найдут. «Благородному господину, достопочтенному прорицателю Гуи от бывшего помощника писца, Кахи, привет, — написал я. — Позвольте выразить вам мое глубочайшее признание за честь быть приглашенным на обед вместе с вашим братом, генералом Паисом, главным управляющим фараона Паибекаманом, госпожой Гунро, а также теми слугами, что работали в вашем доме семнадцать лет назад, чтобы отпраздновать годовщину открытия вашего дара прорицания. Желаю вам долгой жизни и процветания». Я поставил свою подпись, понимая, что послание составлено очень неумело, но на другое у меня просто не было сил. Я написал Гуи, и если он меня поймет, то должен немедленно созвать остальных.

Я вызвал слугу и велел ему отнести послание, затем вернулся в дом и осторожно положил папирус в ларец с личными бумагами Мена. Я должен всех предупредить. Завтра я так и поступлю, а дальше пусть сами решают, что им делать. Больше от меня ничего не требовалось, во всяком случае, я на это надеялся. И все же я мучился от страха и не мог есть.

Как я и предполагал, Сету вернулся ни с чем. Друзья ничего не знали о Камене. Управляющий Несиамуна также его не видел.

— Подождем еще день, а потом сообщим в полицию, — сказал Па-Баст. — В конце концов, мы же не тюремщики. Может быть, ему вдруг захотелось поохотиться, и он не счел нужным нам об этом сообщить.

Но в голосе Па-Баста не было уверенности, и я не ответил. Камен действительно отправился на охоту, и если он найдет свою добычу, жизнь обитателей домов Мена и Гуи может измениться навсегда.

На мое послание Гуи не ответил. Тем не менее на следующий вечер, когда все вокруг утопало в красном зареве великолепного заката, я сказал Па-Басту, что пошел навестить своих друзей, а сам направился к дому прорицателя. Был третий день месяца хоак. Ежегодный праздник Хатхор закончился. Скоро река начнет отступать, и феллахи будут вспахивать плодородный ил, который оставила вода, чтобы бросить в него семена будущего урожая. И только озеро останется таким, как было. Фруктовые деревья в садах сбросят лепестки, и они густым ковром покроют землю, потом появятся плоды, а жизнь города будет идти своим чередом, и его жителям не будет никакого дела до той горячей поры, которая каждый год наступает в жизни землепашцев.

Я родился и вырос в Пи-Рамзесе, поэтому не слишком обращал внимание на вечную переменчивость всего остального Египта, вызванную несметным скоплением народов. Стану я частью этого огромного водоворота или нет — это мое дело, но мне нужно твердо знать, что вот он, здесь, вокруг меня, а я в самом его сердце. Годы, проведенные в школе при храме в Карнаке, были всецело посвящены учению. У меня не было ни времени, ни желания изучать город, который когда-то был центром могущества Египта, а сейчас существовал только для того, чтобы возносить молитвы Амону да совершать обряды похорон, которые регулярно проводились на западном берегу реки; этот город стал городом мертвых. Однако, когда я подошел к пилонам перед домом Гуи, мои мысли обратились на юг, сердце забилось. Наверное, Камен сейчас спешит туда, в засушливую пустыню, где находится селение Асват?